Вик
Шрифт:
— Ты кусок дерьма. — Мой отец молниеносно вскочил, обняв меня, шепча слова успокоения, пока я боролся в его объятиях и громыхал: — Убери лапы от моей сестры!
Губы Роама приподнялись в уголках, но вряд ли это можно было назвать улыбкой. Это было скользко, высокомерно и бесило. Я боролся в объятиях отца, и когда мне удалось оттолкнуть его, темный взгляд Роама провоцировал меня броситься на него. Потребовалась сила воли, о которой я даже не подозревал, чтобы заставить свои
Я не знаю, как долго мы стояли там, сверля друг друга взглядами, но у меня появилось отчетливое ощущение, что во что бы ни играл Роам, он незаметно достигал своей цели. И когда Аника вернулась в скромном черном платье с длинными рукавами и подолом чуть выше колен, она, бросив взгляд на образовавшийся нами напряженный круг, направилась к маме. Аника обняла ее, когда мать прошептала слова опасения, и я увидела, как моя сестра морщится от того, что наша мама говорила ей. Затем она вошла в объятия нашего отца и говорила только для его ушей. Он кивнул, и она направилась ко мне с грустной улыбкой.
Она шагнула в мои объятия, и я обнял ее, как никогда раньше, не сводя глаз с ухмыляющегося социопата. Большую часть своей жизни я защищал свою сестру, и возможно, это был первый раз, когда я по-настоящему испугался за нее. Она собиралась остаться наедине с этим животным без охраны, щита, меча. Только ее хорошенькая личность и этот зверь. И это трахнуло мою голову.
— Позвони мне. Мне все равно, если все, что он делает, это посмотрит на тебя неправильно; ты зовешь меня, — прошептал я ей на ухо, и она сжала меня.
— Пообещай мне, что не будешь звонить ему, — вот и все, что она ответила, и мне не нужно было спрашивать, о ком она говорит. Я чувствовал, что там происходит что-то большее, но сейчас было не время.
— Я не могу этого сделать.
— Пошли, — произнес Роам, останавливаясь позади Аники и нетерпеливо ожидая, когда она двинется с места.
Аника выпрямилась, но не сводила с меня глаз, изогнувшись, чтобы сохранить зрительный контакт.
— Не звони ему, Вик.
Я бы ничего не обещал. Не тогда, когда дело касалось ее безопасности.
В дверях Роам последовал за Аникой, прежде чем повернуться, подмигнуть и и заявить с откровенным подтекстом:
— Не жди.
Мне потребовалось все, что у меня было, чтобы не спуститься в свою комнату, не вытащить свой пистолет и не выстрелить ему прямо между глаз.
Мой гнев заставил меня выпрыгнуть из кожи. Бл*дь. Я хотел убить его, и я бы убил, если бы он не был единственной причиной, по которой я выпутывался из очень щекотливой ситуации.
Но какой ценой?
Из окна я наблюдал, как Роам открывает дверь для Аники, и как только она скользнула в его черный, футуристический «Мерседес-Бенц», у меня внутри все сжалось под тяжестью валуна. Он сел, машина завелась, и мое дыхание стало тяжелым.
Она ушла. Я не мог защитить ее.
Моя мать плакала, и я снова сосредоточился. Я пожалел об этом, когда повернулся к ней лицом. Ее страдание пронзило меня насквозь. Тем более, когда она срывающимся шепотом произнесла:
— Что ты наделал?
Мне казалось, что меня разрезали пополам.
— Я исправлю это.
— Нет, — выдохнул отец. — Больше никаких исправлений. Больше никакой грязной работы. Больше ничего. — Он перевел свой яростный взгляд на меня и прогремел: — Хватит!
Мое сердце разбилось.
— Я могу это исправить, пап, — попытался объяснить я. — Я пытался это исправить.
Мой отец тогда посмотрел на меня так, как будто он даже не знал меня, и это выпотрошило меня целиком. То, что он сказал, не давало мне покоя.
— Кто тебя просил об этом?
Он обнял рукой дрожащие плечи моей матери и вывел ее из комнаты, с глаз долой, оставив меня наедине с моими хаотичными мыслями, зная, что я не смог бы облажаться сильнее, даже если бы попытался.
Аника
— Съешь что-нибудь.
Я была немного голодна, но я также была непокорной. Красивый, опасный мужчина напротив меня продолжал свирепо смотреть на меня, и еда внезапно показалась хорошим способом заставить его остановиться. Итак, я подняла вилку, наколола кусочек пасты с запеченной тыквой и кедровыми орешками и поднесла ко рту. Это было, конечно, вкусно, но я отказалась показать это и доставить ему удовольствие.
То, как он зачарованно наблюдал за тем, как я жую, заставило меня опустить глаза, изо всех сил пытаясь остановить румянец, появившийся на моей шее.
И за короткое время, проведенное с ним, я кое-чему научилась, причем быстро.
Роам был напряженным.
После короткого молчания я осторожно спросила:
— Что ты хочешь от меня?
Мой разум вспыхнул, как рождественская елка, от всевозможных «что, если…».
Не обращая внимания на собственную еду, он спокойно ответил:
— Прямо сейчас я хочу, чтобы ты поела.
Так я и сделала, потому что это казалось чертовски лучше, чем разговаривать с ним. Только после того, как я съела четверть своей порции, он начал есть сам, и хотя он не ел ее, как животное, он ел так, что я подумала, что его голод был немного скромнее, чем мой.
Я не хотела признавать, что была заинтригована им. Мне очень не хотелось признавать, что он красив до такой степени, что у меня опухал язык. Хотя что-то в нем было. Что-то почти… грустное.