Викинг. Бог возмездия

Кристиан Джайлс

– Так что тебе о нем известно? – спросил Бьорн, держась за мачту и разворачиваясь лицом к Сигурду.

Юноше потребовалось несколько мгновений, чтобы вынырнуть из тумана своих мыслей, но тут он сообразил, что Бьорн спрашивает о ярле Хаконе Брандинги, что значило «поджигатель», – ведь именно из-за него они сейчас плыли на север.

– Мне лишь известно, что он получил свое прозвище потому, что сжег больше домов, чем любой другой ярл, – сказал Сигурд, размышляя о том, сколько было таких домов на самом деле. – Но встречался с ним Улаф, – добавил он, кивнув на старого воина.

– Да, вот только я в то время был младенцем, – сказал

Улаф с кормы, где стоял за рулем, чтобы дать отдохнуть старым глазам Солмунда.

Им повезло, что у них появился Карстен. Но теперь, когда на борту «Морской свиньи» находилось шестнадцать человек, не говоря уже о военном снаряжении, здесь стало тесно. И даже после того, как в трюме пришлось освободить место для ночлега, Сигурд понимал, что в самое ближайшее время ему потребуется новый корабль.

– Однако Сигурд был прав, когда говорил о его славе поджигателя, – продолжал Улаф, кивая Солмунду, который вернулся, чтобы занять свое место у руля – он не любил уступать его кому бы то ни было. – Об одном доме, принадлежавшем ярлу из Квиннхерада, рассказывал любой скальд, когда мы были безбородыми мальчишками, – добавил Улаф, не сводивший глаз с неба и моря.

– Я уже не помню, из-за чего началась ссора, но в моей памяти сохранились некоторые интересные детали. Однажды вечером ярл Хакон сорвал с петель дверь собственного дома… – Улаф нахмурился. – Это было как-то связано со словами другого ярла, заявившего, что его дом больше. Так или иначе, но Хакон и его команда отнесли эту дверь на корабль, переплыли Бьорнафьорд, добрались до Хардангерфьорда, протащили дверь по склону холма и долине, и оказались возле вражеских владений. Наступила ночь, стало очень темно – и это многое говорит о том, что представлял собой Хакон, решившийся пересечь два фьорда ночью. Пока другой ярл и его люди спали, Хакон прибил свою дверь к порогу главного зала врага.

– Почему же их не разбудил стук? – спросил Убба, который, как и все остальные, с интересом слушал рассказ Улафа; впрочем, палуба «Морской свиньи» была слишком маленькой, чтобы кто-то не услышал громкий голос могучего воина.

– Может быть, они выпили слишком много меда, чтобы что-то услышать, – предположил Улаф. – Или были глухими… Проклятье, Убба, я не знаю!

– А я думаю, кто-то должен был услышать. Ну, хотя бы одна из собак ярла, – не сдавался тот.

– Чья эта история? – спросил Улаф, бросив на него свирепый взгляд.

Убба нахмурился – его все еще наполняли сомнения, – но кивнул, чтобы Улаф продолжал свой рассказ.

– Ну, а когда Хакон поджег дом, и пламя поднялось так высоко, что могло подпалить бороду Одина в Асгарде, люди другого ярла распахнули дверь, рассчитывая выскочить наружу и спастись.

– Как сделал бы любой из нас, – сказал Свейн, и улыбка угнездилась в его рыжей бороде.

– Однако они наткнулись на другую дверь, закрывавшую проем, – сказал Улаф, широко разведя руки в стороны. – И другой ярл сгорел, узнав в свои последние мгновения, чей дом больше.

– Может быть, его дом был просторнее, вот только у Хакона дверь оказалась больше, – разумно предположил Гендил.

– Я все равно не понимаю, как они могли прибить свою дверь поверх старой, чтобы никто их не услышал, – качая головой, заявил Убба.

– Проклятье! – воскликнул Улаф. – Теперь я знаю, как чувствует себя Песнь Ворона! Больше я не стану рассказывать вам такие отличные истории.

Остальные

рассмеялись, но старый воин еще долго что-то бормотал себе под нос. Сигурд пытался понять, каким человеком стал Хакон Поджигатель, и поможет ли он им в войне против ярла Рандвера. В те времена, когда Сигурд еще не родился, не раз возникало положение, когда Брандинги мог объявить себя конунгом и принять клятвы верности от других ярлов – или заставить их так поступить. Он был свирепым воином, но что еще важнее, стал таким ярлом, к которому люди тянутся, как замерзшие руки к теплому очагу.

– Он обещал своим людям богатую добычу, – сказал Улаф Сигурду, когда Асгот впервые выудил его имя из памяти, потому что в последние годы перестали говорить о Хаконе. – И дал им такую возможность. Все повторяли, что его ближний круг купался в серебре. И чем больше воинов к нему приходило, тем чаще он отправлялся в походы, чтобы все могли украсить кольцами предплечья, и никто не знал недостатка в меде и мясе.

– С благоговением и страхом боги наблюдали за тем, как растет и набирает силу молодой волк Фенрир, – сказал Асгот. – И так же следили остальные ярлы за ростом могущества Хакона. – Тут он ухмыльнулся. – Но если чудовищного отпрыска Локи пытались связать, никто не осмеливался ограничить власть Хакона.

– Да, он сделал себе имя. Такое, каким матери пугают детей перед сном, – сказал Улаф. – Но настал день, когда молодой человек, уже успевший снискать себе славу воина и обладавший немалым коварством – а коварство очень важная вещь, – изменил все с той же неизбежностью, как на смену приливу приходит отлив. Он сумел захватить старую ферму в Авальдснесе, с которой, как вы знаете, начинал конунг Огвальдр, и убедил некоторых карлов – все они не обладали особой доблестью – помочь ему начать блокаду Кармсунда.

Улаф пожал плечами.

– С тех пор походный сундучок молодого человека начал наполняться серебром, которое платили ему капитаны кораблей, плывущих на север, и со временем он стал гораздо богаче, чем Хакон Брандинги, только из-за того, что контролировал морские пути.

Конечно, речь шла о конунге Горме, взявшем под контроль северные морские пути, что позволило ему затмить всех ярлов и нанять огромное количество копий. С тех пор он мог отправляться в походы всякий раз, когда у него возникало желание, и его богатство росло. Но Горм распознал пламя, горевшее в ярле Рандвере, и вместо того, чтобы погасить его, начал раздувать, помог захватить земли и корабли ярла Харальда в качестве награды за сражения на своей стороне – а конунг был уже не так молод, как прежде. Несмотря на то, что пламя ярла Хакона Поджигателя стало тускнеть, он оставался в Осойро, стараясь держаться подальше от конунга после того, как вынужденно дал Потрясающему Щитом клятву верности; но его хирды, закаленные тэны, остались с ним и продолжали ходить в походы на север и восток, добираясь даже до Ульфвика.

– Они все уже старики, – сказал Сигурд Улафу, когда они размышляли о шансах заполучить Хакона в союзники.

– Да, они старики, но, могу спорить, все еще сохранили острый ум, – сказал Улаф. – Может быть, они мечтают о последнем славном набеге, последней песне меча, что наполнит их уши в зиму их жизни. – В его глазах появилось отсутствующее выражение. – К тому же у них наверняка есть сыновья, – сказал он, вспомнив о собственных мальчиках, Хареке и младенце Эрике, оставшихся в Скуденесхавне вместе с Рагнхильдой.