Викинги (сборник)
Шрифт:
Наверное, Хёгни решил бросить походы и осесть в Хьялтланде, на берегу. Иногда мне приходило на ум: а ведь тогда его воины навряд ли будут нужны ему, как теперь. Кари-Поединщик и все эти люди, среди которых я вырос… Захотят ли они тоже назвать меня конунгом? Или выберут кого-нибудь между собой и уйдут? Пожалуй, они поступят так, как им посоветует ярл. У меня чесался язык спросить его, но я молчал. Это было бы недостойно.
В тот раз Хёгни надумал забрать у Гуннара свою внучку и взять её с собой. Надеялся, верно, её образумить. Ведь Торгрим не был его человеком и неизвестно,
Торгрим подошёл ко мне и спросил, не найдётся ли для него местечка на моём корабле.
Я знал, что раздосадованный Хёгни выбранит меня за глупость, ведь я брал человека, на которого заглядывалась моя Асгерд, и это вместо того, чтобы вызвать его на хольмганг… Я сказал:
– Ты будешь грести тем же веслом, что и я.
Ибо Вига-Торгрим стоил десяти девчонок, и каждая вдвое краше ярловой внучки!
Но я не мог перестать думать о ней, я ведь любил её. В последний вечер я долго бродил по берегу один. На деревьях готовы были лопаться почки, я прикасался ладонью к шершавым влажным стволам и слышал движение и шум глубоко под корой. Пахло так, как никогда не пахнет ни осенью, ни зимой, – талой водой и прошлогодними листьями… и ещё чем-то, от чего ныло в груди.
Ноги принесли меня к месту, которое мы с Асгерд ещё недавно называли своим. Там росла кривая сосна, на корявом стволе хватало места как раз для двоих. Оттуда был далеко виден фиорд. Почти до самого моря. В прежние годы Асгерд всегда приходила сюда помахать мне рукой. И я долго видел её светлое платье среди зелени и тёмных береговых скал. Теперь, пожалуй, незачем было бы смотреть, даже если бы Асгерд осталась.
Сумерки уже сгущались, но я разглядел сидевшего на сосне человека, и сердце подпрыгнуло. Человек пошевелился и кашлянул. Это был Торгрим.
Я прирос к камням, на которых стоял… Торгрим смотрел на тропинку с Гуннарова двора, и было ясно, что не меня он здесь поджидал.
Он никогда не пришёл бы сюда, если бы знал. Наверняка это Асгерд показала ему нашу сосну. И, конечно, не стала рассказывать, как сидела здесь со мной.
Сердце билось толчками, глухо и тяжело. Торгрим был хорошим охотником. Но я обошёл его так, что он не услышал. И зашагал домой напрямик.
Я до сих пор не знаю, что, собственно, я собирался сделать или сказать… Я как раз застал мою Асгерд, когда она расчесала волосы костяным гребнем и прилаживала на лоб повязку, затканную серебром. Эту повязку я привёз ей из Валланда.
Я встал против неё и стал на неё смотреть, и гребень замер у неё в руке. А рабыни, хлопотавшие у очага, переглянулись и выскочили за дверь. Я сказал:
– Сядь-ка со мной, Асгерд. Я хочу, чтобы ты села со мной, как ты это делала раньше.
Она села. Было похоже, она наконец-то меня испугалась. Я взял её руку и сказал:
– Когда Торгрим поступает как я, ему навряд ли кажется, будто он взял в руки лягушку.
Асгерд выдернула руку и отскочила прочь:
– Тебе-то что до этого, Эйрик сын Эгиля!
Я ответил:
– А
Асгерд не раздумывала долго:
– Торгрим скорее срубил бы мне голову, но не стал бегать за мной, как это делаешь ты.
Тогда я поднялся и пошёл прочь, потому что мне больше нечего было сказать моей Асгерд дочери Хальвдана сына Хёгни. Я не ощущал даже боли, только пустоту, как после голода зимой. Моя Сигюн не пожелала держать надо мной чашу, и я не видел особенной разницы, куда идти.
Я пошёл к кораблю… Если есть на свете что-то надёжное, так это корабль. Его прочная палуба не подведёт, не выскочит предательски из-под ног. Я взошёл по еловым мосткам, и тяжёлая лодья чуть вздрогнула, узнав мои шаги.
– Это я, – сказал я кораблю. Я сел на своё место и стал смотреть на звёзды за бортом. Добрые жёны перевелись. Такие, какой моя мать была для отца. Недаром он не смотрел на других. И потому был всегда так удачлив в походах, ведь она любила его и ждала!
А злую жену и брать незачем… Ведь не только от невесты можно дождаться, чтобы ей приглянулся другой.
Потом я подумал о завтрашнем дне и порадовался ему. Завтра будут поставлены паруса, и мы с Торгримом пойдём на одном корабле, Асгерд же – на другом. И так будет каждый день до вечера, а когда мы минуем шхеры и начнется открытое море – подряд несколько дней.
А потом я приеду в Хьялтланд и обниму свою мать. И она обнимет меня так же крепко, как я её, потому что у матери есть только те сыновья, которых она сама родила. И ей нету нужды смотреть в дверь, ожидая, не шагнёт ли к очагу ещё кто-нибудь, как Торгрим, из ниоткуда, из ночной мглы.
Ветер почти всегда дует над океаном…
Можно поставить парус, когда он тянет в борт или в корму. И если нет бури, сидеть почти без дела, пока кормщик не повернёт правило. Но если ветер стихает или становится встречным – тут уж не заскучаешь. Тут уж приходится грести и грести, сменяя друг друга на вёслах! Оттого у нас даже зимой не сходили с ладоней мозоли, твёрдые, точно край дубовой доски. И тяжелы на мечах были руки, привыкшие к тяжести вёсел.
В том походе Эгир нас баловал. Ветер послушно натягивал парус, пока не минула середина дороги. А потом, что редко бывает весной, в море пал штиль. И лишь мёртвая зыбь катилась да катилась из-за горизонта, баюкая корабли…
Мы опустили мачты и уложили вдоль палуб, и вёсла заворочались в гребных люках, размеренно падая и поднимаясь, как крылья морских птиц, неутомимых в полёте…
Ледяная вода ещё дышала из-за борта мертвенным холодом, и бродячие льдины показывались над круглыми спинами волн, но когда Торгрим сменял меня на весле и я ложился на палубу – палуба была тёплой от солнечных лучей.
Мой корабль нёс меня по морю…
Мы принадлежали друг другу, я и корабль. Я видел рождение моего корабля, а он, возможно, увидит мою смерть. Я принял его, как принимают ребёнка, а он понесёт меня к Одину в Вальхаллу, когда настанет мой срок и я свалюсь на его палубу, сражённый ударом копья…