Виктор Вавич (Книга 1)
Шрифт:
– А я думала...
– сказала Груня и оборвалась, улыбнулась тягуче. Вавич понял: думала, что уж не любит. В это время вышла из-за кустов девочка, красная, напруженная. Она неровно ковыляла голыми ножками в носочках. Сзади на веревке боком ехал по песку ватный зайчик.
Груня вдруг встала, зонтик полетел назад... Груня присела к ребенку, обхватила его полными горячими руками, прижала и принялась целовать, без памяти, до слез. Она запыхалась, душила ребенка и не замечала, что он плачет.
Виктор смотрел широкими глазами, слезы вдруг навернулись, он поднял руку и со
Груня оглянулась, глянула мутными глазами на Вавича. Нянька вразвалку побежала к ребенку, с детскими граблями в руках, с куклой под мышкой.
Вавич встал, подал Груне зонтик. Рука чуть дрожала.
На главной аллее Вавич радостно и метко стал во фронт отставному интенданту. Не надо было - подарил старика.
Раскат
БЫЛ жаркий, душный вечер. Казалось, что черный воздух налит густой теплотой
У смотрителя Сорокина за столом сидел Вавич в чистой белой рубахе, в новеньких погонах. С тонким шнурком по краям. Груня обшивала. Смотритель сидел на хозяйском месте. Он откинулся назад, поставив меж колен шашку, и ревностно слушал, как говорил пристав.
Пристав был высокий, с длинной красной шеей. Пристав был из гвардейских офицеров, и смотритель уважал: Санкт-Петербургской столичной полиции - это Сорокин видел, как будто на казенном бланке строгими буквами.
Вавич знал, что пристав ушел из полка со скандалом, и привык думать про него: из битых поручиков. Но теперь Вавич смотрел, как осанисто вытирал пристав салфеткой крашеные усы и потом форсисто кидал салфетку на колени, смотрел с робостью.
– Позвольте, позвольте, дорогой мой Виктор Викентьич, - если не ошибаюсь.
– Всеволодыч, - поправила Груня.
Смотритель ткнул Груню глазом. Груня потупилась и налила приставу из графинчика.
– Позвольте, дорогой мой, - говорил пристав, - вот вы военный. Я, знаете ли, сам был военным. Вы говорите - родину защищать...
Виктор ничего еще не говорил, но растерянно кивнул пристану.
– Так извините, - пристав опрокинул рюмку и ткнул вилкой в грибки, извините. А полиция, что делает полиция? Что, по-вашему, делает полиция? Пристав бросил салфетку, уперся в колени.
Виктор мигал, глядя в глаза приставу.
– Полиция всегда на посту! Полиция всегда в деле. Полиция беспрерывно в бою. Извольте - я!
– Пристав встал, указывая рукой на грудь.
– Вот сию минуту. Крик на улице, - и я там.
– И он округло показал в окно.
– Не рассуждая, не спрашивая. А когда вы воевали последний раз?
– Пристав сощурился и повернул ухо к Вавичу.
Вавич беззвучно шевелил губами.
– Четверть века тому назад-с!
– Пристав снова сел, громыхнул стулом. Груня долила рюмку.
Пристав пил и краснел, краснел лицом и затылком. Крутой бритый подбородок блестел от пота, как лакированный.
– Спокойно ночью спите, бай-бай? Почему? Спустили шторы и баста? А вот не видно вам за окном, - он покивал большим пальцем себе за плечо, - там, на мостовой! в трескучий морроз, да-с!
– стоит там городовой. Да, да, которого вы фараоном дразните, - пристав зло ковырнул Вавича глазами, стоит всю ночь, борода к башлыку
– позвольте спросить?
Пристав уставился на Вавича, насупил брови. Вавич краснел.
– Я вас спрашиваю, почему ж вы не кричите?
Смотритель тоже глядел на Виктора, запрокинув голову. Твердо смотрел, как на подсудимого. Груня поспела с графином на выручку, тайком глянула на Виктора.
– Да, конечно, есть, что не сознают...
– заговорил нетвердо Виктор и зажег дымившуюся папиросу.
– Не сознают? А орут - взятка, взятка!
– Пристав встал.
– Кто кричит-то?
– Пристав так сощурился, что Виктору стало жутко.
– Студенты? А вышел в инженеры ваш студент и рванул с подрядчика, что небу жарко. Разоряли подрядчиков вдрызг, - орал пристав.
– А землемеры? Что? Так, по ошибке, целины прирезывали, да? Бросьте! А в Государственном совете? хрипло тужился пристав. Смотритель дернулся на стуле.
– Да, да!
– кричал пристав уж на смотрителя.
– При проведении дорог: города, го-ро-да целые обходили! Губернии! А если городовой замерз на посту... Это хорошо рассуждать в теплых креслах. Получается: свинья под дубом, да. Вот вы снимите-ка на один день полицию. Что день: на час. И посмотрите-ка, что выйдет... Взвоете-с!
Все молча смотрели в пол. Пристав сел.
– По-моему, - сказала вдруг Груня, - кто не любит полиции...
– Воры, воры, - смею вас уверить, воры больше всего не любят, перебил пристав. Груня пододвинула икру.
– Ведь, извольте видеть, - весело заговорил пристав, намазывая икру, ведь чем общество образованней, я сказал бы выше, тем оно больше уважает блюстителя законного порядка. В Англии возьмите: полисмен - первый человек. А тамошний околоточный, квартальный обыкновенный - в лучшем обществе. И оклад, конечно, приличный: фунтами.
– Фунтами?
– удивился Сорокин.
Пристав вспотел, волосы бобриком теперь слиплись и острыми рожками стояли на темени. За окнами задыхалась ночь. Копилась гроза. Все чуяли, как за спиной стоит черная тишина.
Груня молча собирала расстроенные, расковыренные закуски. Смотритель утирал лоб платком с синей каемкой.
Вавич все еще с опаской взглядывал на пристава.
Груня принесла из кухни длинное блюдо с заливным судаком.
– Кушайте, - шепотом сказал смотритель и кивнул на судака. Но все недвижно сидели, рассеянно думали.
И вдруг дальний раскат бойко прокатил по небу.
Все встрепенулись - будто подкатил к воротам, кого ждали, веселый и радостный.
– Спаси и помилуй, - перекрестился смотритель, но перекрестился весело.
– Ну-с, за преданную порядку молодежь, - сказал пристав и, переняв графин из Груниных рук, сам налил Вавичу.
– Приветный подарок.
Вавич улыбался. Груня счастливо глядела на Виктора.
– Приступаем, приступаем, - командовал смотритель и махал пятерней в воздухе.