Виктория
Шрифт:
Теперь же в квартире жили несколько семей. Вика наблюдала за шумной жизнью коммуналки, где оказалась впервые, и пришло на ум, что все они похожи на мирные независимые государства, иногда вступающие в конфронтацию.
Валина хозяйка с мужем и сыновьями до войны занимала приличную площадь – две комнаты. В начале войны мужа мобилизовали на фронт, а ей самой предложили срочно освободить маленькую комнату для эвакуированных.
В комнате рядом жила самая молодая и самая беспечная жиличка по имени Людмила, которую все звали Лялечкой. Ляля работала официанткой в ресторане,
Две смежных комнаты напротив (бывшие детские) принадлежали семье Николая Свинухова с двумя детьми. На фронт Николая не взяли из-за слабого здоровья. Они с женой работали где-то в бухгалтерии.
Жильцов в их коммунальной квартире всё прибавлялось. К Свинуховым подселили молодую женщину Аллу с грудным ребёнком трёх-четырёх месяцев. Алле приходилось ходить через хозяев, чтобы выйти в туалет или кухню, испытывая постоянное чувство неловкости. Ребёнок плакал ночами, хозяева и не скрывали раздражения. Робкая и стеснительная девушка лишний раз старалась не выходить из комнаты. Уходя за продуктами, Алла брала ребёнка с собой, закутав его в толстое одеяло.
Недовольные уплотнением хозяева ругали правительство, правда, сдержанно. Нервозности добавляли тревожные вести Юрия Левитана, от голоса которого у Вики мурашки шли по телу. И каждое утро по радио звучала песня:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой.
8
Приближалось 7 ноября. К этому дню в Куйбышеве в условиях строгой секретности готовился военный парад к годовщине Революции, который должен был показать союзникам и противникам СССР военную мощь страны. Как бы Вике хотелось побывать на этом параде, посмотреть своими глазами на историческое событие! Но не получилось: она работала в утреннюю смену, принимала раненых с санитарного поезда.
Зато воздушную часть парада могли видеть все желающие. Бомбардировщики, истребители и штурмовики прошли над площадью Куйбышева на разной высоте. И хотя из-за плохой погоды не было никаких сложных пилотажных фигур, Вика была в восторге от захватывающего зрелища. Кто сказал, что в СССР нет самолётов? Вот вам! Бесконечные эшелоны самолётов, их просто невозможно сосчитать.
– А вы видели, Виктория Александровна, как низко самолёты пролетели? Я так испугалась! Думала, крышу снесут, – восторгалась Маша, грызя сушку.
– Маша, почему ты опять ешь в помещении? Я сто раз говорила, что этого делать нельзя – кругом инфекция! – напустилась на медсестру Вика. – Только отправили раненого с гепатитом! Руки, руки обрабатывать! И кушетку тоже.
– Ой, простите, я забыла… Есть очень хочется. – Маша спрятала в карман сушку.
«Набрали девочек после трёхмесячных курсов, – ворчливо подумала Вика, – какие это медики? Так… одно название».
– В магазинах на мясные карточки суфле дают, – снова начала Маша, – вы бидончик взяли, Виктория
– Что за суфле?
Воображение тотчас нарисовало торт «Птичье молоко», нежный и воздушный, покрытый шоколадной глазурью… Но ведь это что-то другое.
– А вы не знаете? Это такой сладкий напиток из сои. Вкусный!
***
Суфле так суфле. Мясные талоны редко удавалось отоварить, а если удавалось, то почти всегда это была конина. И со всеми карточками такая история: продуктов мало, положенную норму ещё ни разу не получили.
Суфле! Теперь Вика вспомнила, откуда она слышала про это – из блокадных дневников. Суррогат из сои, крахмала и сахарина, который упоминался в блокадных книгах и дневниках, наряду с дурандой, шротом и хряпой.
Невольно Вика подумала о Ленинграде. Там уже начался голод, нормы хлеба сокращали трижды. Она, как никто другой, знала, что ждёт ленинградцев, и не могла сдержать слёз. Трагедия целой страны, целого народа!
Отстояв очередь за суфле и хлебом, Вика вернулась домой. Из кухни доносились женские голоса с истеричными нотками – переругивались две соседки.
– Утром три картофелины на столе оставила, прихожу – нету! – возмущалась Клавдия Семёновна, соседка из крайней комнаты.
– Клавдия Семёновна, на что вы намекаете? Столько народу в квартире, а вы у меня интересуетесь за свою картошку, – пыталась вразумить её Зинаида Кузьминична.
– Таки интересуюсь, – задыхалась от ехидства Клавдия, – никто не заходил на кухню, кроме вас!
Вика подавила смешок, повесила куртку на вешалку и зашла в комнату.
Серёжа за маленьким столом разложил чернильницу и тетрадь и старательно выводил пером буквы. Он обрадовался, увидев Вику, с удовольствием отложил ручку:
– Тётя Вика! Я уроки делаю. К вам из милиции приходили… Ужинать будем? А то выйти боюсь: там тётя Клава и тётя Зина ругаются.
– Стоп-стоп. Кто приходил из милиции?
– Тётя какая-то. Она повестку оставила.
У Вики упало сердце. Вот оно, началось…
– Она что-нибудь ещё сказала? – спросила она, пробегая глазами повестку.
– Нет.
Вернётся ли она завтра из милиции или навсегда сгинет в застенках НКВД? Хотя тогда не повесткой бы вызвали… Но всё-таки надо поговорить с Валентиной.
Вика разогрела чечевичный суп на примусе, нарезала хлеб маленькими кусочками, разлила по чашкам суфле, принюхалась, попробовала. Суфле напоминало йогурт или молочный кисель – не так уж и плохо.
Пришла с работы Валя. Пока она ела суп и пила чай, грея о чашку озябшие руки, Вика всё поглядывала на её спину с тёмной толстой косой, не решаясь начать разговор. Потом достала из рюкзака подписанный конверт, повертела в руках:
– Валя, у меня к тебе просьба… необычная просьба.
– Какая? – У Вали раскраснелось лицо от тепла и горячего чая, глаза заблестели.
– Надо будет отправить письмо.
– Всего-то? Я-то уж подумала… давай письмо, – протянула руку Валентина.
– Его надо отправить в 2017 году, в начале мая. Я здесь подписала для памяти. И конверт надо будет другой, этот уже не подойдёт.