Вильям Гарвей
Шрифт:
Столкновение двух миросозерцании, двух наук — старой и новой — вызвало грозу. И гроза эта бушевала несколько десятков лет. Гарвей не сразу поднял громоотвод доказательств и убеждений, и не от каждого ливня брани и клеветы считал нужным обороняться. Но в тех случаях, когда он вступал в полемику, он отстаивал свое открытие с величайшей настойчивостью и непреклонностью.
Под нажимом рутинеров врачей и профессоров Парижский университет объявил его учение ересью. За Парижем — все другие медицинские школы Франции и других стран.
Знаменитый парижский профессор анатомии, король анатомов Жан Риолан обрушил на Гарвея поток брани и трескучих, унизительных
— Нынче всякая шушера лезет с открытиями! — возмущался этот просвещенный муж. — От начала века кровь не обращалась, не обращается и никогда не будет обращаться! А если кто-нибудь, когда-нибудь и видел противное, так то была чистейшая случайность!
Этот корифей анатомов своего века ревностно оберегал всякое научное старье, был ярым противником вообще всех новых открытий и большим любителем чернильных побоищ. Отвергая систему кровообращения, он предлагал взамен свою, бестолковую, бессвязную, бездоказательную, полную нелепостей и противоречий.
Новое слово Гарвея выводило Риолана из себя. Он яростно нападал на него сам и призывал к тому же своих друзей и учеников.
На этот призыв откликнулся приятель Риолана — Гюи Патен. Он еще сильнее своего друга — если только это было возможно! — ненавидел новшества.
— Мы переживаем эпоху нововведений и невероятных выдумок, — ораторствовал он, — я даже не знаю, поверят ли наши потомки в возможность такого безумия?!
Даже среди тогдашних невежд Гюи Патен был личностью выдающейся: он не признавал ничего — ни анатомии, ни физиологии, ни лекарств, ни химии и уж, конечно, никаких «изобретений». С противниками он обращался грубо, употребляя в спорах свои любимые выражения: «шарлатан», «идиот», «бездельник», «неуч», «убийца». Об открытии Гарвея он высказался следующим образом: открытие «парадоксальное, бесполезное для медицины, ложное, логически невозможное, нелепое, непонятное, вредное для человеческой жизни».
Яростно нападал на Гарвея и ученик Риолана — молодой врач Примроз. Он оперировал цитатами из древних авторов; самым сильным его аргументом было то, что раз древние, не зная кровообращения, умели вылечивать больных, значит, кровообращение — выдумка досужего ума.
Он писал: «Твоя книга привлекла к себе народ и приобрела большую популярность у некоторых врачей новизной того, что в ней говорится. Новички в ваших академиях только и кричат о кровообращении, о млечных сосудах и других подобных новинках, которые хотя и идут вразрез с общепринятыми взглядами, однако слишком радуют, слишком привлекают, но не приносят никакой пользы и не доставляют новых методов лечения».
Примроз написал целую книгу против гарвеевского учения. Впрочем, не он один: для каждого «модного» врача считалось тогда честью опровергнуть существование кровообращения.
Огромную путаную книжищу написал против Гарвея итальянский врач Паризиани. Издеваясь над гарвеевскими описаниями тонов сердца, этот недобросовестный оппонент пишет: «…по-видимому здесь (то есть в Италии) врачи несколько глуховаты, они никак не могут услышать того, что слышал Гарвей…»
Диссертации и книги сыпались одна за другой. Одни опровергали исключительно цитатами, другие утверждали, что факты, на которые опирается Гарвей, носят случайный, патологический характер, что в нормальном организме кровь движется по Галену. Часто нападки были так нелепы и невежественны, что вызывали смех даже у врагов Гарвея.
Трактаты против нового учения писали все, кому не лень. И мракобесы, и невежды, и просто сторонники древних авторитетов, и честолюбцы, и некоторое число людей, искренне
Самыми серьезными противниками Гарвея оказались Жан Риолан в Париже, Племпий в Лондоне и Каспар Гофман в Алторфе.
Никому из своих врагов Гарвей не отвечал — этим занимался его молодой друг, доктор Энт. Но Риолан был медицинским светилом, чуть ли не самым значительным анатомом своего времени, и с этим нельзя было не считаться. Ему Гарвей отвечал сам, хотя отлично понимал, что переспорить Риолана не удастся. Он вступил в полемику с этим парижским профессором отчасти из уважения к его знаменитости, отчасти же, чтобы уточнить собственные взгляды.
Поначалу это были спокойные выдержанные и уважительные ответы, раскрывающие учение о кровообращении и методы, примененные при создании этого учения; потом в посланиях почувствовалась горечь и, пожалуй, сожаление к тем, кто в угоду своему упрямству предпочитает умереть, не поняв истины.
«Учение о кровообращении, — пишет Гарвей в одном из писем, — уже много лет назад было предложено миру, подкрепленное многочисленными опытами и доказательствами, доступными для чувств. Никто, однако, не пытался возражать против него, опираясь на наблюдения. Пустые утверждения, ни на чем не основанные отрицания, вздорные придирки, оскорбительные эпитеты — вот все, что досталось на долю автору учения. Как волны Сицилийского моря, вздымаемые ветром, бросаются на скалы вокруг Харибды, шумят, и пенятся, и мечутся туда и сюда, так бушуют те, кто пытается противопоставить софистические и лживые рассуждения очевидному свидетельству чувств». «…Тщетно пытаются бездарные и несведущие люди опровергнуть или доказать диалектическими ухищрениями то, что может быть опровергнуто или доказано только опытом и наблюдением».
Профессор Риолан посетил Англию и присутствовал на опытах Гарвея. В числе этих опытов был один весьма остроумный и предельно убедительный. Гарвей демонстрировал его перед несколькими своими противниками, чтобы наглядно доказать их заблуждения.
Ему удалось получить труп казненного на эшафоте преступника. Он вскрыл труп, добрался до сердца. Вокруг стола в полном безмолвии стояли медики. Они не спускали глаз с уверенно работающих рук Гарвея.
Вот он взял бычий пузырь, наполнил его водой. Взял трубку, вставил один конец ее в правую часть сердца, а через другой конец влил в пузырь пол-литра жидкости. Правое сердце раздулось, казалось, вот-вот лопнут его ткани. Левая же часть сердца оставалась без изменений.
— Теперь, дорогие коллеги, вы убедились, что из правого желудочка в левый не может пройти никакая жидкость, — сказал Гарвей, — сколько бы я ни лил сюда воды, крови или чего-либо другого, ничто не пройдет из правой половины в левую. Сердце скорее разорвется, чем пропустит через межжелудочковую перегородку хоть каплю жидкости! Вы убедились, что никаких, даже самых малых отверстий в перегородке нет. Куда же переходит кровь из правого сердца? Сейчас вы увидите и это…
Он ввел трубку в легочную артерию, перевязал ее у выхода из сердца, чтобы жидкость не вылилась обратно — у трубки ведь нет клапанов! — сжал пузырь и вогнал «кровь» в артерию. Вода поднялась по трубке, через легочную артерию прошла через легкие и по легочной вене влилась в левое предсердие.