Вильям Гарвей
Шрифт:
Большой трактат о развитии яйца написал учитель Гарвея Фабриций, работы которого и продолжил Влльям Гарвей.
Фабриций занимался изучением развития цыпленка, уделяя вопросам эмбриологии в период пребывания Гарвея в Падуе, пожалуй, больше всего времени.
Аристотель считал, что зародыш цыпленка развивается из желтка. Фабриций долго наблюдал за развитием куриного яйца, добросовестно
В тогдашней науке широко распространилось мнение о возможности самопроизвольного зарождения многоклеточных форм: червей, насекомых и т. д. Нужно было опровергнуть это лженаучное мнение, не так далеко ушедшее от гомункулюсов Парацельса. Нужно было доказать, что все живые существа возникают от себе подобных, обязательно проходя в своем развитии стадию яйца. Во всех без исключения случаях.
Эту задачу и взял на себя Гарвей.
Представление о том, что некоторые животные могут рождаться из ничего, сами по себе, самозарождаться, было еще широко распространено не только во времена Гарвея, но и много десятков лет спустя.
Теория самозарождения продолжала существовать и в девятнадцатом веке, когда далеко позади остался тот знаменательный для науки день, в который привратник городской ратуши в Дельфте — Антоний Лёвенгук — впервые направил отшлифованную им линзу на каплю дождевой воды и увидел в ней крохотных животных. Животные эти бегали в непонятной суматохе, вели какую-то жизнь, несмотря на их непомерно малые размеры. Это были микробы. И эти микробы, как наблюдал Левенгук, размножались — они делились на еще более крохотные, но как две капли воды похожие на своих родителей микробики. Никакого самозарождения тут и в помине не было!
Но не каждый ученый захотел увидеть то, что увидел голландский шлифовальщик стекол, — кое-кому невыгодно было наблюдать происхождение микробов от себе подобных, потому что это ставило под неотразимый удар теорию самозарождения, которую проповедовала религия и некоторые естествоиспытатели — идеалисты и метафизики. Поэтому еще во времена Пастера многие верили в зарождение некоторых животных из воздуха, и великому Пастеру пришлось заниматься опровержением этой нелепицы.
Пастер убедительными опытами со всей очевидностью доказал, что даже те крохотные существа, от которых прокисает молоко и гниет мясо, не рождаются сами по себе, а попадают в подходящую среду, где могут размножаться, из воздуха, который кишмя кишит микробами.
Но если Пастеру во второй половине девятнадцатого века приходилось отстаивать столь очевидные для нас истины, то можно себе представить, как все это выглядело более чем за двести лет до него!
Теория самозарождения всячески поддерживалась церковью, так как сама поддерживала ее. Жизнь зарождается по воле божьей, по указанию перста всевышнего; всевышний не нуждается в логических рассуждениях и создает живые создания, из чего пожелает, хотя бы и из ничего; человек не в состоянии познать законы зарождения и не смеет их познавать, раз ему не дано проникнуть в божественную тайну — вот что говорила эта теория.
Но Гарвей попытался в нее проникнуть. Он поста
Работа предстояла колоссальная — ведь многие материалы, собранные Гарвеем за все предыдущие годы погибли в его лондонском доме. Нужно было постараться восстановить что возможно по памяти, а это нелегко для человека, которому пошел уже восьмой десяток.
Но ни старость, ни пережитые волнения и горести не остановили Гарвея в его намерении. Живя в относительно приличных условиях, окруженный теплым вниманием и заботой родных, он проявил массу энергии в собирании материала для второго капитального труда.
Вокруг деревни где жил Гарвей, простирались густые лесные массивы — раздолье для эмбриолога. Комары, бабочки, червяки, мушки, муравьи — чего только тут не было! Если терпеливо искать и пристально приглядываться, можно найти и яички и личинки насекомых и проследить их стадии, переходные к взрослому состоянию. Если пошарить в кустах, можно увидеть и какое-нибудь редко попадающееся на глаза существо, а склонившись к земле, нетрудно подсмотреть жизнь и размножение муравьев. Не говоря уже о более крупных представителях животного царства-птицах, лягушках, млекопитающих.
В окрестностях деревни прохожий мог увидеть в те годы не совсем обычное зрелище: человек более чем преклонного возраста, с густой шевелюрой совершенно седых волос ползает на четвереньках под зеленым кустом, потом замирает, часами сидя в такой неудобной позе…
Местные крестьяне уже привыкли к этому. Быть может они считали странного человека не вполне нормальным, а может быть, с уважением относились к нему, занимающемуся тяжелым трудом с завидным терпением. «Кто знает, — должно быть, думали они, — человек солидный, с достатком, раз ищет, значит знает для чего. И, значит, найдет…»
Гарвей искал, следил, наблюдал, до красноты напрягая глаза, — и находил. Находил подтверждение своих мыслей и догадок, хотя, надо думать, без микроскопа это было очень трудно!
Вильям Гарвей. Портрет, приписываемый кисти ван Дейка.
Возвратившись домой, он уединялся и делал записи. Он собрал огромное количество материала, заново проделал уйму опытов и наблюдений и в конце концов записал:
«Каждое животное пробегает, формируясь, одни и те же ступени; оно проходит через различные формы организации, становясь поочередно то яйцом то червем, то зародышем и приближаясь вместе с каждым фазисом своего развития к совершенству…»
Иными словами, все живое выходит из яйца Эта гарвеевская формула: «Omne animal ex ovo» — до сих пор употребляется в эмбриологии как предельно четкое и короткое определение процесса зарождения жизни.
В своей второй большой книге, явившейся результатом всех этих и многих прежних трудов, Гарвей подробнейшим образом доказывает правильность своей лаконичной формулы. Жизнь начинается из яйца и для него же существует животное. Через стадию яйца оно создает себе подобных и только через яйцо и никаким другим образом. Яйцо — это символ вечности: всякое животное, создавая себе подобных становится тем самым вечным.