Вино красное, ветер сильный
Шрифт:
– Я говорила, не продают, – вальяжно комментирует Ирка и выдыхает дым сигареты.
– У тебя ж дома есть, – тихо говорю я ей.
– Не, свою я вам не дам, это святое, – отвечает Ира, – стратегический запас!
– Дайте нам литр водки! Вы же видите – мы обычные алкоголики! – настаивает Славик в «окошечко».
И продавщица, конечно же, даёт ему литр водки в чёрном плотном пакете.
Захолустье. Окраина пригородного района. Старые полуразвалившиеся деревянные бараки, разбитая дорога, пыль, кривые лавки, темнеющее
Местный гимн. Ребята тут же, не сговариваясь, начинают громко подпевать. А мне отчего-то неловко. Я опускаю голову.
Группа кротких алкоголиков сидит неподалёку на бетонной плите, рядышком, сбившись. Снова чуют, снова предчувствуют. Как и вчера, как и завтра. Беззаботны. Почти. Блаженны. Будет что выпить! Несомненно, будет!
***
Мы в темноте у старой заброшенной железной дороги. За «железкой» заводской цементный забор с колючей проволокой. Комары и холодно. Славик согнулся над кучкой хвороста, закрыл руками огонёк и старательно дует. Ветки не разгораются. Вспыхивают и тут же гаснут. Ира приносит тяжёлую ветхую шпалу.
– Вот это дрова! А у вас хрень!
– Ты чего железную дорогу ломаешь? – спрашивает Федя.
– Гниль! Эта дорога заброшена, сколько я себя помню, а я себя очень давно помню, – отвечает Ира и бросает шпалу в костёр.
Славик крепкий, сильный, широкоплечий. Глаза огромные. Ручищи – во! А в душе дитя. Смотрит на меня заискивающе. Федя, его старший брат, сиплоголосый, поджарый, с огромным уродливым шрамом через весь лоб. Зубы у него почти все «золотые», оскал злой. Он курит, посмеиваясь, поскаливаясь «золотыми» зубами. Полулёжа, расположился в светлых брюках на траве.
Ира берёт литровую бутылку водки и, запрокинув голову, отпивает из горлышка. Передаёт бутылку Феде. Тот тоже отпивает. Много и с удовольствием.
Огромный костёр пылает. Я сижу, обняв колени руками. Славик смотрит на меня в упор, не отрываясь.
– Ты же знала, какой он! Знала ведь! И всё равно повелась…– громко назидательно шепчет мне Славик.
– Знала…– медленно задумчиво проговариваю я, – нет! не знала! – вдруг встрепенулась, – ничего я не знала!
– Как же? Он ведь и не скрывал ничего.
– А я всё равно не знала, – резонно отвечаю я.
– Не дождалась пока я встану на ноги…– попрекает Славик.
– Да про что ты…? – риторически спрашиваю я.
– Да про то, что он за тобой в Москву увязался, с твоей помощью всего достиг, и работа у него престижная и куртка новая! А я так не хотел! Не хотел тебе на шею садиться! Я хотел сначала сам всего достичь! А ты подумала, что я не люблю…
– Да не думала я…Славик, а как твою дочку зовут?
– А! – морщась, отмахивается Славик, – нашла, о чём спросить!
– Анька её зовут, – отвечает Федя, (подслушивал гад) – ты, Славик, не забыл, что тебе завтра нужно на конвейере быть кровь
– Забудешь, блин, про это! – говорит Славик, а мне тихо, – завтра у нас маленькие йогурты на конвейере идут, если я не приду – всё встанет, трындец будет полный.
– Угу, – говорю я.
– Уволят тебя на хрен! – говорит Федя Славику.
– Йогурты идут по конвейеру, – продолжает шептать мне Славик, – их ведь проверять нужно каждый, если большие – то ещё можно не выйти, большие это проще, меньше народу нужно, а если маленькие, то всё…а завтра у нас как раз маленькие… вот сегодня были большие…
Я грустно улыбаюсь. Поворачиваюсь к Славику, смотрю на него ласково.
– Ты изменился, Славка, – говорю я, – чего ты такой?
– Какой?
– Такой уставший…
– Так я без выходных на конвейере с восьми утра до восьми вечера, надо же дочку кормить, – с чувством глубокого уважения к своему труду говорит Славик.
– Славик никогда не устаёт, – говорит уже пьяный Федя, – Славик, мой брат – он неутомляемый, силища у него!!! Это я ведь тебя…а? Славка?…я тебя научил, как надо…помнишь?
– Помню…
– Помнишь…когда уже совсем больше сил нет…остановись и вдохни и силы вернутся…а? помнишь, брат?
– Помню, брат – ты научил!
– Брат, ты моя последняя в жизни надежда, ты всего добьёшься, чего я не смог…дааааа…
– Брось ты, Федя, чего ты гонишь, всего ты добился!
– Ээээ! Нет, вот в Магадане я был большим человеком, знаешь, Ленка, на какой я тачке катался?
– Знаю-знаю…– отмахиваюсь я, Федя каждый раз заводит одну и ту же волынку.
– Была у меня иномарочка, «японочка», меня уважали… думали с братом, сюда переедем тут поднимемся, а ни фига не вышло…Но у меня брат есть! Только брат и есть!
– Ой, хватит, Федя! – отмахивается Славик, – всё у тебя хорошо!
– Как сейчас помню; стоишь ты передо мной, в шортах, красивый ещё такой, и говоришь «брат, научи меня драться»…
– А теперь я что не красивый? – обижается Славик.
– Э, не! Теперь ты не красивый!
Федя совсем пьян и потому он отпивает из бутылки особенно большой и жадный глоток водки.
Я смотрю на языки пламени. Они завораживают. Мы передаём друг другу по кругу литровую бутылку, и каждый отпивает глоток.
– Я люблю тебя, – шепчет мне Славик и добавляет одними губами, – безумно.
Это странно и трогательно.
– Нет, – говорю я ему, – не любишь, хочешь любить, верю, но не любишь…
– Люблю…
– У тебя же дочка!
– Дочка? Да, она случайно родилась эта дочка! Всё цыганка виновата!
– Какая цыганка?
– Предсказала мне, что наш род прервётся. Федя импотент, у него детей уже точно не будет. А тут эта Надька залетела. Пойми, я не хотел, чтобы род прервался!