Вино красное, ветер сильный
Шрифт:
– Какой род? – удивлённо и наивно спрашиваю я.
– Наш род – Тупиковых! – отчётливо выговаривает Славки и выпускает сигаретный дым.
Вдруг слышится шум "чух-чух-чух-чух", к нам приближается свет фонаря. И вот следом за ним из темноты выезжает паровоз. Из кабины его выглядывает старик. Он останавливает паровоз и спрашивает:
– Это куда дорога?
– Никуда! – удивлённо говорит Ира. Она даже встаёт с травы.
– Как никуда?
– Так – никуда!
Старик отмахивается "ну вас!" и едет дальше. А мы смотрим ему вслед удивлённо и молчим. Ирка стоит,
– А ты изменилась, Ленка, – говорит пьяный Федя, – не «своя» какая-то, скучная, раньше вон, на столе плясала, спирт пила, а теперь…сидишь тут в своей страшной юбке. Где ты юбку такую дурацкую отрыла?
– Глупый ты, Федя, – сокрушённо говорю я.
– Нет, это ты глупая, наивная ты, дурочка, одним словом… помнишь, у тебя тыща пропала?
– Заткнись! – кричит Славик. Порывается к Феде.
– Дак это брат её у тебя и вытянул из сумки! – весело говорит Федя. Славик хватает Федю за руки. Заламывает их.
– Врёшь, гад!
– Выыытянул! А потом мы с ним на эту тыщу в кабак пошли, – кричит Федька.
– Да всё равно, – совершенно спокойно и тихо говорю я…– пописаю, пойду.
Я встаю. Ухожу в темноту. Славик скрутил Феде руки за спиной, повалил его лицом в землю и кричит мне:
– Лен, он врёт! Клянусь, он врёт!
– Зря вытащил, – кряхтит, прижатый щекой к земле Федя, – козёл ты, Славик, я тогда в кабаке отравился, почки себе посадил, в больнице лежал два месяца! – не унимается Федька.
Я иду прочь.
– Всё равно, всё равно, всё равно, – повторяю я себе.
Ира сидит, не обращая внимания на происходящее, глядя на огонь, и повторяет:
– В Москву, в Москву, работать…
Я бегу по тёмным улицам пригородного района. Лишь бы убежать подальше от них. Долго кружу средь деревьев и детских качелей. Запутываюсь в ветвях ивняка и сумрачных тропинках.
***
Ночь. Остановка. Последняя. Сижу и звоню в «такси». А такси нет. "В Панковке ни одной машинки" отвечает диспетчер. Ко мне подходит хилый прокуренный мужик лет сорока пяти. Тихо до одури и комары. Садится поодаль на корточки. Молчит несколько мгновений, потом сипло говорит:
– Чего ты тут сидишь? Тут опасно. Это ж Панковка. Пошли ко мне. У меня вон в том доме квартира трёхкомнатная. Чаю попьёшь.
– Спасибо, я такси жду.
– Какое такси? Такси не приедет. Пошли. Хоть помоешься.
Я оглядываю себя. Расправляю белую юбку.
– Да я, вроде, не грязная…
– Ну…чаю попьёшь. Поешь. Я тебя не трону. Мне в командировку утром. Не спится. У меня квартира трёхкомнатная.
У меня звонит телефон. Это Славик ищет меня. Любит же.
– Где ты? – кричит Славик в трубку, – дурочка, не плач, не правда, не брал я, не брал!
Я и не плачу. Или плачу? На самом деле я плачу всё время.
– Скажи, где ты? – кричит Славик.
Мужик тихонько подсаживается ближе на скамейку и всё теребит свои заученные фразы:
– Пойдём ко мне…у меня квартира трёхкомнатная… поешь…в командировку…не трону…
Наверное, принял меня за проститутку. Я тихо говорю Славику (наверное,
– Я на остановке…
Славик кричит мне в ухо:
– Я сейчас приду! Сиди там! Никуда!
Я не успеваю опомниться, как Славик и Федя набрасываются на мужика из-за угла остановки и бьют его, маленького, щуплого, бьют нещадно по лицу, по животу, бьют руками, ногами, и глаза их горят. Только что Федя был пьян, уныл и подавлен кучей своих болезней и полным провалом всей своей жизни. А теперь его глаза блестят неистово. Он живёт. Он сильный. Он смелый. Он вспомнил, как когда-то в Магадане он был «большим» человеком, у него была «тачка» и «бабки», и его боялись, на самом деле боялись. С азартом он лупит мужичка по чём ни попадя.
Позже, когда Федя сидит на скамейке остановки рядом со мной и радостно посмеивается, а Славик, сотрясаясь всем телом от переживаний, курит стоя к нам спиной, обхватив себя ручищами, чтобы не выпрыгнуть из себя самого, несчастный мужик держится за нос и всё не уходит, он тоже зависит от нас. Он всё стоит тут же и приговаривает, даже будто бы и радостно:
– Ребята, вы мне нос сломали, а мне завтра в командировку, в контору заходить, бумаги получать…как я пойду с такой рожей…эхэхэхэ…
– Скажи спасибо, что жив остался, – буркает Славик, – я за эту девушку – убью! Понял?!
А мужик всё не уходит. Лезет к нам. Ему нужно поговорить.
– Дак…ведь я ж ничего, вижу, сидит, одна, ночь, а у меня квартира…трёхкомнатная…
– Заткнись! – рявкает Славик.
– Надо ехать, – говорит Федя, – только у нас сто рублей всего, – это он говорит мне.
– Да-да, – поддакивает мужичишка со сломанным носом, – вызывайте таксопарк, мой вам совет, они самые дешёвые…
Пока мы ждём машину такси, мужик всё стоит с нами, держась рукой за нос и приговаривая. На горизонте за остановкой уже бледнеет рассвет. Дорога уходит вдаль за горизонт. Дальше лес, поля, над ними гуляет ночной туман. Холодит и будоражит. Внушает вековечные мысли.
Приезжает такси. Одиноко стоит на бледной асфальтовой дороге. Ночная тьма сменяется смытыми красками предрассвета. И где-то горит костёр. И где-то пар над тёмной водой. Природа вечна. А мы садимся в такси. Мы с Федей на заднее сиденье, а Славик рядом с водителем. Я бросаю последний взгляд на эту ночь.
Мы уезжаем. А он остаётся один. Смотрит нам вслед, стоя посреди дороги.
В такси Федя всю дорогу, не умолкая, говорит с водителем, он убеждает того, что иномарки гораздо лучше отечественных машин.
– Вот скажи, мужик, какие машины лучше; наши или иномарки? А? Ну, скажи?
Мужик молчит. Рулит.
– А я тебе скажу – иномарки лучше, особенно «японки». Так ведь, Славик?
– Так-так…– бубнит Славик.
– А ты, мужик, я тебе советую, ты машину смени, возьми себе «японочку», она и бензина меньше сосёт и не ломается на каждом шагу, как наши…
Мужик хмуро кивает. А Федя так и лезет к нему с заднего сиденья.
– И запчасти на «японку» легко достать!
Федя в диком азарте. Вспомнил свою иномарку, магаданскую. Да…