VIP значит вампир (Трилогия)
Шрифт:
В комнате повисла томительная тишина. Незнакомец выжидающе смотрел на Фабиолу, та беззастенчиво разглядывала его. Несмотря на свои девятнадцать лет, Фабиола имела немалый опыт в отношениях с мужчинами. У нее были мелкие жулики и виртуозные авантюристы, которые научили ее своему мастерству, заносчивые банкиры и скучные дельцы, впоследствии становившиеся ее жертвами. Был даже один напыщенный граф, который страшно гордился своими фамильными драгоценностями. И, к чести Фабиолы, надо сказать, что коллекция эта на момент расставания с графом, оказавшимся редким занудой и скупердяем, значительно поредела. Иногда Фабиола влюблялась — страстно и «на всю жизнь». Обычно этот период не длился больше двух недель. Но это время было ослепительным фейерверком, извержением вулкана, ярким веселым карнавалом, а ее избранниками становились молодые амбициозные
— А если я не хочу… идти? — надтреснутым голосом спросила она.
Пожар в глазах мужчины вспыхнул так ярко, что Фабиола на миг испугалась, что он выплеснется наружу и сожжет и эту комнату, и весь этот дом, и целый квартал вокруг.
— Что ж, — он усмехнулся, — тогда ты можешь остаться.
Они шагнули друг к другу одновременно, столкнулись, словно выброшенные на берег волной, и, чуть коснувшись руками, отпрянули в стороны. Прикосновение пальцев взорвалось молнией. Неловко улыбнулись друг другу — разве могло быть иначе? Он погладил ее по щеке. Эта скупая ласка скользнула по коже огненной саламандрой и, казалось, навсегда впечаталась в нее, оставив след. Но это уже было неважно. Фабиола согласилась бы сгореть в инквизиторском костре наутро, лишь бы только провести эту ночь с ним. Эта ночь будет вспышкой молнии, ударом грома, столкновением стихий, которое непременно обернется ураганом.
А глаза у него серые, успела заметить Фабиола, прежде чем нырнуть в пожар его ищущих губ. Серые, как пепел над Помпеями.
Вечерняя Прага завораживала блеском огней. Цепочки уличных фонарей были похожи на драгоценные ожерелья. Подсвеченные фасады самых красивых зданий и храмов было видно издалека. Их светлые силуэты выступали из мрака сказочными дворцами, на устремленных ввысь верхушках трепетали крошечные огоньки, и казалось, что на шпили нанизаны звезды. Деревья вдоль оживленных улиц были наряжены в искрящиеся гирлянды, и можно было представить, что на ветвях, припорошенных снегом, расположились тысячи светлячков.
Ночной наряд современной Праги произвел впечатление и на Вацлава. Он признался, что во времена его молодости город был освещен лишь тусклыми уличными фонарями.
Мы ехали вслед за Фабиолой мимо зазывно светящихся окон ресторанов и завораживающих витрин модных магазинов. Беззаботные туристы сновали по улочкам, то заходя в сувенирную лавку, то соблазняясь на кружечку знаменитого чешского пива в одной из пивной. Мимо одной из них, «У Флеку», мы как раз проезжали. И я заметила, как Вацлав на миг отвлекся от дороги, повернув голову и рассматривая двухэтажное желтое здание, довольно неказистое в сравнении с живописными пражскими домами, но выглядевшее старинным. Любопытно, что его могло заинтересовать? Таким взглядом обычно рассматривают памятные места прошлого. Но мне было трудно представить Вацлава, пропускающего кружку пива в подобном заведении. Хотя сама я бы не отказалась сейчас заскочить внутрь. К пиву я равнодушна, но побывать в Праге и не отведать знаменитого чешского пива — большое упущение.
У входа стояла веселая толпа туристов, до меня донеслась громкая русская речь. Счастливые! Им не надо никого выслеживать, они приехали в Прагу отдыхать. Когда мы поравнялись с входом, оттуда как раз вывалилась компания изрядно захмелевших приятелей, и Вацлав разве что шею не свернул, словно пытался заглянуть внутрь пивной.
— Знакомые места? — поддразнила я его.
Реакция Гончего меня ошеломила: он вздрогнул, словно я уличила его в чем–то постыдном, и, пробормотав что–то невразумительное, уставился на дорогу, демонстрируя полное безразличие к пивной.
«У Флеку» осталась позади, и вскоре мы свернули на улицу, ведущую к нашему отелю. Фабиола припарковалась первой, оставив машину неподалеку от входа. Когда она скрылась за дверями отеля, я шевельнулась, собираясь выйти, но Вацлав неожиданно удержал меня за плечо:
— Мы останемся здесь.
— Что, даже не поужинаем? — Я недовольно нахмурилась.
— Я уверен, Фабиола скоро появится. Она сделает это сегодня ночью.
— Почему ты так
— Просто я ее знаю. Она не любит ждать.
И все, больше никаких дополнений и объяснений.
Что ж, я угрюмо отвернулась к окну: все равно все узнаю. Не люблю неопределенности.
Мы прождали почти три часа. Фабиола чудесно, наверное, успела провести время в ресторане и распробовать все имеющиеся в наличии кнедлики. Я вся извелась от скуки в отсутствие «Космополитана», телевизора и ноутбука с выходом в Интернет, который остался в номере. Кажется, я успела выучить наизусть все завитушки фасада дома, у которого мы припарковались, и умирала от голода, но не показывала своего раздражения. Во многом потому, что сам Вацлав был спокоен, как пульс покойника. Только неотрывно смотрел на входные двери отеля, чтобы не упустить появления Фабиолы. Похоже, ситуация была для него будничной и за долгие годы работы Гончим он привык к длительной слежке, которая меня уже сводила с ума. Не добавляла безмятежности и близость Вацлава, которая искушала, заставляла кровь шампанским бурлить в венах и будила во мне нескромные желания… Вспомнилось, как он поцеловал меня в подвале, где меня держали парижские Гончие. Что это было? Признание? Или утешение? Или глупость, за которую он винит себя? Ненавижу неопределенность. Не могу больше делать вид, что все забыла. Хочу выяснить все сейчас.
И вот уже, поддавшись этому искушению, я стремительно повернулась к Вацлаву. Подалась к нему всем телом, стремительно сокращая расстояние между нами. Зрачки Вацлава расширились, а глаза сделались совсем черными, как в ту ночь в парижском подземелье, когда он меня впервые поцеловал. Это придало мне смелости, и я кинулась в поцелуй, как в море с разбега. Наши губы встретились на короткий миг, и меня захлестнуло волной желания. Соприкосновения губ было слишком мало. Хотелось обнять его всего, сплестись с ним всем телом. Продолжая целовать, я прижалась к нему грудью, коснулась щеки Вацлава ладонью, укололась о щетину и обожглась, внезапно осознав, что не чувствую ответной ласки… Я отшатнулась, и меня словно выбросило на берег сильной волной, больно приложив о камни и оглушив.
Я вынырнула из этого поцелуя, чувствуя себя коварной русалкой, влекущей на дно доброго молодца.
Вацлав ошарашенно смотрел на меня, его губы наливались краской от моего страстного поцелуя, а мои щеки заполыхали от стыда. Что я натворила? Что себе навоображала? Зачем все усложнила? И как теперь смотреть в глаза Вацлаву, который не знает, куда деться от моей внезапной вспышки страсти?
— Извини, — сдавленно пробормотала я, отстраняясь, — не знаю, что на меня нашло…
Но он не дал мне сбежать, не дал договорить свои нелепые извинения. Порывисто наклонившись ко мне, вжал меня в спинку сиденья и припал ко мне жадным ртом. Его руки нырнули под курточку, до боли стискивая ребра, так что мне стало нечем дышать, а поцелуй неистовым пожаром жег губы, словно стремясь выплеснуть весь огонь, который полыхал в сердце Вацлава и о котором я даже не подозревала. Поцелуй не был нежным, это была ласка на грани боли, которая рождала стон. И я впервые в жизни поняла, что страсть, которая обжигает, это не просто слова. А пальцы Вацлава тем временем ловко освободили мои волосы от краба и нежно разворошили их, распустив по плечам. Не прерывая поцелуя, Вацлав обхватил меня за шею, нащупал застежку молнию на куртке. Его руки ловко освободили меня от куртки, пробрались под свитер, заставляя меня задыхаться от желания, шептать его имя и самой выгибаться навстречу его нетерпеливым пальцам, уже добравшимся до молнии джинсов. И нам было уже наплевать на прохожих, которые куда–то спешили по своим делам, и на Фабиолу, которая собиралась ограбить самый охраняемый музей Праги…
— Жанна, Жанна!
Кто–то тряхнул меня за плечо, и я открыла глаза. Надо мной склонился Вацлав, и я невольно подалась к нему, желая продолжения прерванной ласки, но осеклась при виде его настороженного взгляда.
— Кошмар приснился? — сочувствующе спросил он. — Ты стонала во сне.
С меня мигом слетели остатки сладкой дремоты. Вспыхнув, я откинулась на кресле, радуясь тому, что в сумерках мои стыдливо заалевшие щеки не видны. И особенно тому, что мои страстные стоны Вацлав списал на счет кошмара. Хотя он слишком воспитан для того, чтобы поржать над тем, что мне приснился эротический сон. Наяву я вся продолжала гореть от тех ласк, которые мне привиделись, и хотелось прижаться лицом к холодному стеклу, чтобы снять этот жар.