Виргинцы (книга 2)

Теккерей Уильям Мейкпис

– А мне нравится, как они сцепились, миледи!
– ликует невинный агнец, потирая руки.

– Так ее, Флора! Не давай ей спуску, Дора! А ну, еще, еще, ах вы, плутовки!
– подстрекает их шутник-папенька.
– Недурная забава, а? Что ты скажешь, Майли?

– О сэр Майлз, о дети! Подобные ссоры вам вовсе не к лицу. Они разрывают мое материнское сердце, - заявляет маменька, величественно указуя на свою истерзанную грудь, однако сохраняя при этом завидное самообладание.
– Возблагодарите лучше небо за то, что ваши бдительные родители своевременно воспрепятствовали возникновению каких-либо

неуместных уз между вами и вашим беспутным кузеном. Если мы заблуждались в нем, то по милости божьей обнаружили свою ошибку вовремя. Если кто-нибудь из вас испытывал к нему некоторую симпатию, то ваш превосходный здравый смысл, мои дорогие, поможет вам преодолеть и вырвать с корнем это суетное чувство. А то, что мы были добры и заботливы к нему, - это никогда не станет для нас источником сожаления. Это служит лишь доказательством нашей доброты. Вот о чем нам действительно приходится, к несчастью, сожалеть, - так это о том, что ваш кузен оказался недостойным нашей доброты и, вращаясь в обществе игроков, актеров и тому подобных субъектов, посмел внести заразу в нашу чистую семью и, боюсь сказать, чуть не осквернил ее!

– Ну, пошли маменькины проповеди!
– заявляет Флора, в то время как миледи продолжает свою речь, вступительную часть которой мы привели здесь. Папенька тем временем, тихонько насвистывая, на цыпочках удаляется из комнаты, а бесхитростный Майлз-младший запускает волчок прямо под юбки своих сестриц. Волчок жужжит, затем начинает пошатываться и, повалившись, точно пьяный, на бок, замирает задолго до того, как проповедь леди Уорингтон приходит к концу.

– Ты внимательно слушал меня, дитя мое?
– спрашивает миледи, кладя руку на голову своего драгоценного сыночка.

– Да, маменька, - отвечает тот, держа во рту веревку и снова приводя в действие свою игрушку.
– Вы сказали, что Гарри очень беден теперь и мы не должны помогать ему. Так ведь вы сказали, верно, маменька?

– Ты научишься лучше понимать меня, когда подрастешь, сыночек, говорит маменька, возводя глаза к потолку, где она постоянно черпает опору.

– Убирайся отсюда, паршивец!
– восклицает сестрица Дора, ибо простодушный ребенок норовит запустить теперь волчок у нее на ступне и радостно хохочет, видя, как он ей досадил.

Но что случилось? Кто идет сюда? Почему сэр Майлз возвращается в гостиную и почему у Тома Клейпула, который шагает следом за баронетом, такое растерянное выражение лица?

– Ну и дела творятся на свете, миледи, - говорит сэр Майлз.
– Вот уж, девочки, поистине чудо из чудес.

– Благоволите сообщить, что произошло, господа?
– вопрошает добродетельная матрона.

– Весь город только об этом и говорит, миледи!
– заявляет Том Клейпул, с трудом переводя дыхание.

– Том видел его сам, - продолжает сэр Майлз.

– Обоих их видел, миледи. Вчера вечером они были в саду Раниле, и за ними увязалась целая толпа. А уж до чего ж похожи - если бы ленты у них не были разных цветов, нипочем бы не отличить одного от другого. Один был в синем, другой в коричневом. Только сдается мне, что он уже надевал оба кафтана, когда появлялся здесь.

– Какие оба кафтана?

– Кто этот один и кто этот другой?
– спрашивают в один голос сестрицы.

– Да этот

ваш юный счастливец, кто же больше.

– Наш драгоценный виргинец и наследник всех поместий!
– восклицает сэр Майлз.

– Значит, мой племянник уже освобожден из заключения?
– спрашивает миледи.
– И он уже снова погрузился в водоворот развле...

– А, чтоб ему пусто было!
– рычит баронет. Впрочем, боюсь, что он выразился даже крепче.
– Что вы скажете, миледи, если этот наш драгоценный племянничек окажется самозванцем, да, черт возьми, самым настоящим авантюристом?

– Внутренний голос все время говорил мне что-то в этом духе! восклицает миледи.
– Но я гнала от себя недостойные подозрения. Говорите же, сэр Майлз, сообщите нам свои новости, мы сгораем от нетерпения.

– Я заговорю, любовь моя, когда замолчите вы, - произносит сэр Майлз. Так что вы скажете об этом господине, который приходит ко мне в дом, обедает за моим столом, считается как бы членом моей семьи, целует моих...
– Что такое?
– спрашивает Том Клейпул, мгновенно воспламеняясь, и щеки его пылают ярче его красного жилета.

– ...Хм! Целует ручку моей жене и встречает самый ласковый прием, черт побери! Что вы скажете о таком малом, который толкует о своих владениях и наследстве, будь он проклят, а на поверку оказывается жалким нищим, просто Младшим Сыном. Да, нищим, миледи, чтоб ему...

– Сэр Майлз Уорингтон, воздержитесь от сквернословия в присутствии этих драгоценных созданий! Я совершенно сражена столь непостижимым лицемерием. Подумать только, что я доверяла тебя, мой мальчик, мое сокровище, обманщику, что я разрешала тебе, мое невинное дитя, находиться в обществе этого шарлатана!
– выкрикивает матрона, прижимая к себе сыночка.

– Кто же этот шарлатан, миледи?
– спрашивает невинный ребенок.

– Да этот распроклятый молодой проходимец Гарри Уорингтон, - рычит папенька, в ответ на что малыш Майлз сначала в недоумении таращит на него глаза, а затем под воздействием каких-то неведомых нам чувств разражается слезами.

Любящая маменька хочет прижать его к сердцу, но он отвергает ее чистую ласку, ревет еще пуще и, отчаянно брыкаясь, старается высвободиться из материнских объятий. И в эту минуту в дверях появляется дворецкий и докладывает:

– Мистер Джордж Уорингтон и мистер Генри Уорингтон!

Майлз выпущен на свободу и валится на пол с материнских колен. Лицо сэра Майлза тоже начинает бросать вызов жилету мистера Клейпула. Молодые люди входят в гостиную, и все три дамы поднимаются и делают три ледяных реверанса.

Малыш Майлз бросается навстречу гостям. Протягивает ручонку.

– О Гарри! Нет! Кто же из вас Гарри? Вы мой Гарри!
– И на этот раз он не ошибается.
– Мой дорогой Гарри! Я так рад, что ты пришел, а они тебя тут так ругали!

– Я явился сюда, чтобы засвидетельствовать свое почтение дядюшке, говорит темноволосый мистер Уорингтон, - и поблагодарить за радушный прием, оказанный им моему брату Генри.

– Так это мой племянник Джордж? Да это ж вылитый мой покойный брат, это его глаза! Мальчики, я в восторге, что вижу вас обоих!
– восклицает дядюшка, с чувством пожимая руку обоим братьям, и его честное лицо сияет от радости.