Virtuality
Шрифт:
Uncensored. [4]
Вот, в принципе, и всё, что я хотела сказать о том, насколько щепетильно обязаны в наше время относиться девушки к своему внешнему виду.
Кассирша, пронося пачку сигарет через сканнер, поднимает на меня свои глаза и спрашивает на ломаном русском:
— Сьто-нибудь есё?
Я отвечаю:
— Нет, спасибо, — и чувствую, как дрожь в моём теле только усиливается. Адреналин, мать его.
Я воровка.
Воровка, но не клептоманка. Весь этот процесс меня как-то напрягает. Я чувствую, что пала ниже плинтуса
4
Вырезано цензурой (англ.)
Кассирша называет сумму:
— Тысяся сьто два рубля пясьдесят капеик.
Расплачиваюсь, косо смотря боковым взглядом на охранника, стоящего поодаль от кассовой зоны. Кажется, я не привлекла его внимание.
А значит, моё преступление сойдёт мне с рук. Ну, пусть всего лишь шоколадка, но уже преступление.
Укладываю сигареты и бухло в пакет и сруливаю из магазина. На выходе достаю из сумочки шоколадку и скидываю её в урну. Такое я не ем.
Я не клептоманка.
Так почему же я обратилась к психотерапевту?
Почему, твою мать, ты обратилась к психотерапевту?
Никак не пойму.
Достаю блокнот, вычёркиваю из него строку с вопросом о клептомании, убираю его обратно и топаю в сторону отеля. Захожу внутрь, отдаю на ресепшене карту гостя, забираю магнитный ключ, поднимаюсь на свой этаж и захожу внутрь, повесив табличку на двери надписью вверх: «НЕ БЕСПОКОИТЬ».
Даже не разуваясь, залетаю в номер, открываю бутылку «Бейлиса» и делаю пару небольших глотков. Вкусно. Безумно вкусно. Приятно греет. Но спермой явно не пахнет, разве что схоже с ней по степени вязкости, как я и записала вчера. Решаю, что надпись про сперму в моём блокноте — это слишком уж мелочно. Достаю блокнот и вычёркиваю.
Сажусь на диван и погружаюсь в свои мысли, переваривая впечатления дня и потихоньку попивая свой любимый — а в этом у меня теперь нет сомнений — ликёр.
Кстати, я так сегодня ничего и не поела.
Ну и ладно, поем завтра.
Затем раздеваюсь, иду в ванную, принимаю душ и, не одеваясь, падаю в кровать.
В глазах уже вертолётит, и, думается мне, что я и не алкоголичка. Ведь меня сильно вставило, но чувствуется, что я не горю желанием припасть к горлышку снова и снова.
Разбираю постель и закапываюсь в одеяло.
Последний раз на сегодня достаю блокнот, раскрываю его и вычёркиваю вопрос об алкоголизме.
Кстати, интересно, а я вела дневник? Мой ежедневник очень его напоминает. Ну, отдалённо.
Да, трудный был сегодня день.
Все люди как люди, а я — никто. Ну, так скажем, никто с никчёмным прошлым, которое, до кучи, мне никак не удалось вспомнить до конца. Всё моё будущее — равно как и прошлое — весьма туманная перспектива.
Но что-то мне всё же удалось.
И нет сомнений в том, что удастся снова.
Завтра мне надо на приём к Крылову. К моему персональному Иисусу. Завтра я расскажу ему всё, что сегодня со мной произошло и, посмотрим, может, он мне скажет что-то
Очень скоро я усну, но до того момента, как и сейчас, меня будет одолевать тупая грусть. И чувство непричастности к собственной жизни. И полнейшая неопределённость.
Так нечестно, что я ничего не помню.
Или я сама в этом виновата?
Кажется, вам интересно, что же было со мной дальше?
Мне тоже.
Я уже несколько раз предупредил тебя, что буду предельно откровенен. Поэтому со всей своей прямотой заявляю: да, я решил развестись с женой. Да, я решил вас бросить.
Да, я вас бросил, потому что не хотел жить с женой-алкоголичкой и дочерью-уродом.
Да, я ушёл от вас потому, что вы не были мне нужны.
Я знаю, что это плохо, но мне было бы хуже, если бы я с вами остался.
Целый месяц я много пил и мало спал. Много думал и почти не ел.
Нет, если тебе интересно, мне не было хорошо оттого, что я сделал.
И если честно, я до сих пор себя виню за это. Даже сейчас, когда пишу эти строки. Это послание. Последнюю волю усопшего меня.
Процесс развода дался мне нелегко. Судья, к несчастью, оказалась женщиной, и она заведомо была против меня. Эта сраная женская солидарность.
Во всяком случае, я заранее знал, что неправ. Поэтому я не был против, когда судья объявила своё решение: двадцать процентов от прибыли из всех моих источников дохода ежемесячно. После вычета налогов. Плюс к тому, поскольку ты была не просто несовершеннолетним ребёнком, а ещё и ребёнком-инвалидом, то алименты мне назначили не до достижения твоего совершеннолетия, а пожизненно. Ценой моего ухода стала пятая часть того, что я достигну за всю свою будущую жизнь.
Да, иногда мы совершаем дорогие ошибки.
Когда судья задала вопрос, хочу ли я заявить права на еженедельные посещения своей бывшей семьи, в качестве «воскресного папы», я отказался, потому что не хотел лишний раз ворошить вехи прошлого. Сейчас же я со всей прямотой могу заявить, что попросту боялся.
Я знал, что поступил не по-мужски, и заранее знал, что не смогу смотреть тебе в глаза. Я знал, что однажды ты подкатишь ко мне, обнимешь меня за ногу. Вцепишься в штанину пальчиками. И спросишь: «Папа, а почему ты от нас ушёл?». Таким милым голосочком. Сидя в инвалидной коляске. Посмотришь на меня снизу вверх своими красивыми глазками. Хлоп-хлоп. И скажешь: «Папа, вернись к нам. Я же тебя люблю». Потом снова прижмёшься к ноге, обняв её. Вцепившись пальчиками в штанину. Заплачешь, не желая отпускать. Я знал, что не смогу найти слов.
Уходя — уходи.
Да, я признаю, что испугался. Во всяком случае, сейчас я могу сделать это спокойно.
Мою квартиру никто разменивать не стал, поскольку у твоей мамы уже до нашей свадьбы была своя, и при нашей семейной жизни она не стала её продавать, а сдавала какой-то семье приезжих.
И потекли годы. Естественно, я ударился в работу и вновь вернулся к своим нескончаемым любовницам и тусовкам. Моё состояние росло, и в 1999 году я открыл свою частную контору, специализирующуюся на психоанализе. Со временем, лет за пять, этот бизнес перерос в элитную частную клинику, владельцем которой я являюсь и по сей день. По сей день — имеется в виду тот день, когда я пишу это послание. Последнюю волю усопшего меня.