Virtuality
Шрифт:
Она спрашивает:
— А с каких это пор тебя интересует то, чем люди занимаются в туалете?
Говорит:
— Я занималась там тем, чем обычно занимаешься и ты. Закроем тему. Не к столу.
Вот так. Оказывается, сральная тема гораздо интимнее, чем тема секса.
Как вы считаете?
— На чём мы остановились? — спрашивает она.
— Мы остановились на том, что человек — существо социальное. И почему бы людям не пообщаться по Сети? Почему ты против?
— И что с того, Игорь? Крысы — тоже существа социальные. Ещё как
— Не осилят. Мозгов не хватит.
— Конечно, не хватит. Зато люди все умные. До того умные, что изобрели компьютер. И всем скопом засели в Интернет. Поломились в него за общением. За самореализацией. Они настолько умны, что привели себя к деградации. К моральному разложению. К отрицанию социума реального, существующего.
Наливая в свой стакан Бейлис, она говорит:
— Зачем общаться с себе подобными, если теперь есть Сеть, где никого не видно?
— А зачем кого-то видеть? — спрашиваю я. — Можно ведь чувствовать.
— Что чувствовать, дебил? Чувствовать, как другие задроты тебе пишут? Заметь, даже не говорят. Самое важное в общении человека — визуальный контакт. И слуховой. Твои глаза и уши — это первое, чем ты оцениваешь окружающий мир. Самый важный момент в мировосприятии. Всё остальное — интерпретация картинки. Пока ты сидишь за компом, твой мир уменьшается до нескольких десятков символов. И каких-то картинок. Ты перестаёшь видеть мир. Ограничиваешь его до уровня текста. Весь твой мир превращается в контент. И содержится в чьих-то жёстких дисках. И ты называешь это чувствами?
Щедро отпивая из своего стакана, она говорит:
— Вместо того чтобы встретиться, люди теперь переписываются.
— А давай замутим революцию, — говорю я. — Разобьём на хер все компьютеры. Сожжём телефоны. Выбросим телевизоры. Похороним информацию.
Отвечает:
— Да, было бы неплохо. Люди стали бы умнее. Но на это никто не пойдёт. Никто не откажется от виртуального наркотика. От этого жизнезаменителя.
Это я и хотел ей объяснить.
— Никто не станет ломать свои устои, — продолжает она. — И это лишний раз доказывает, что весь мир подсел. На информацию в готовом виде. Разжёванную картинку. Быструю и легкодоступную.
— Так это же хорошо. Информация правит миром.
— Миром правят те, кому выгодно править. Информация создаётся победителями. Теми, кто управляет людьми. Теми, кому это выгодно. А такие как ты глотают её, не жуя. Им, видишь ли, интересно.
Делая ещё пару глотков, она говорит:
— И вообще. Вот ты полгода провёл в Сети. Все полгода ты там жил.
— Ну и? — спрашиваю я.
Почему-то у меня складывается ощущение, что она становится алкоголичкой. Причём благодаря мне. Она ведь раньше не пила. До того момента, пока не взбунтовалась. Видимо, ей тяжело со мной расставаться. Похоже, она тоже свыклась с мыслью, что мы с ней одно целое.
Значит, у
— А теперь скажи мне, почему? — спрашивает она.
Я её не понимаю.
С блаженным видом допивая содержимое своего стакана, она спрашивает:
— Скажи мне, ради чего ты пропадал в Сети?
Глава 2.2
И откуда у меня, интересно, столько денег? У меня, простой безработной — ну, я уверена, что безработной — восемнадцатилетней девушки? Я что, дочь олигарха?
А может, я драг-дилер? Они, кажется, неплохо загребают.
Нет, вроде бы, я как-то не чувствую себя в шкуре массового убийцы.
Или чувствую? Происходит что-то странное.
Ладно, разберусь позже.
Решаю вернуться в номер, чтобы оставить там свои банковские карты. Там слишком много денег для того, чтобы вот так запросто ходить с ними по улице.
Сегодня, после визита к Крылову, надо будет прозвонить службы социального страхования, узнать, откуда мне приходят перечисления.
Надеюсь, меня не примут за дурочку.
Или за злоумышленника.
Даже не знаю, что хуже.
Снова спускаюсь в холл отеля и выхожу на улицу. Снаружи, оказывается, приятная прохладная ночь. Кажется, мне действительно нравится ночная обстановка. Не скажу, что ночная столичная жизнь, но ночные прогулки — точно.
Так. Теперь надо найти место, где я могу набить свой желудок какой-нибудь требухой, чтобы не скопытиться от недоедания. А то кто знает, может, я не ела уже больше трёх дней?
Дохожу до дороги. Через неё — метро. Слева от себя замечаю какую-то рыгаловку. «Кружка». Надо зайти.
Я продефилировала мимо охранника, стоящего возле самого входа, прошла вглубь зала, села за столик. Вот уже подошёл официант. Спрашиваю:
— У вас есть еда?
— Да, есть. Могу предложить шаурму.
Ничто не заменит мяса в еде. Да простят меня венетарианцы.
Такое ощущение, что стенки желудка скоро станут тоньше, потому что я начну есть сама себя. Изнутри.
Говорю:
— Да, давайте. И ещё чай. Чёрный. С лимоном.
Официант, записав мой заказ на листочек, уходит, а я начинаю осматривать обстановку. На большинстве столиков — погарые свечки, воткнутые в пустые бутылки из-под дешёвого шампанского.
Ну, бывшего дешёвого шампанского.
Вся мебель, что здесь есть, сделана из тяжёлого натурального дерева. Даже лавочки за столами, на одной из которых сейчас сижу я. Действительно, как-то жестковато, но радует хоть то, что мебель здесь не пластиковая.
Ремонт здесь не ахти. Я бы даже сказала, уродский. Стены из силикатного кирпича, просто покрашенные какой-то красной краской. Освещение очень тусклое. В дальнем от меня углу виднеется не заделанная труба. Под потолком подвешены какие-то металлические перекладины, на которые и крепятся светильники.