Виртуоз боевой стали
Шрифт:
Как он играл! Что вытворяли со струнами его исцарапанные грязные пальцы! И то сказать – пальцев-то у него десять… Грызя губы, Нор слушал, как чужая глотка выводит им самим когда-то выдуманные рулады, и завидовал, завидовал, зло, до слез, до кровавых пятен на скулах. Струны – пусть, раньше он и сам мог не хуже, но голос… Вот чего нет и никогда не было у Нора: голоса.
А гости уже напрочь забыли о Норе, о непонятой ими песне. Гости веселились; они подвывали, они дружно гикали в такт; некоторые с восторгом подхватили напев:
Позабудь хоть на миг про обед, людоед.Я сейчас расшнурую атласный корсет,Скину юбку, что ножкиВот-вот, этого-то они и хотели, этим-то они восторгаются. А ты, осел, душу перед ними расстилал… Да сморкаться они хотели на твою душу! Честным людям поржать охота, а ты им переживания свои суешь, как клопа в ноздрю. Осел…
Нор слез на пол, взял скрипку под мышку и стал проталкиваться к выходу. Естественно, никто и не думал уступать ему дорогу, гриф старой ворчуньи путался в одежде толпящихся, а настроение парня никак не способствовало любезному обхождению с ближними. И все-таки на него почти не обращали внимания. Только возле самой лестницы, ведущей наверх, какой-то верзила злобно прошипел: «Да не мешай же слушать, стервь непоседливая!» Верзила этот даже не потрудился глянуть, кого он ругает. Ему было не до всякой там стерви – он прилип глазами к взмокшей от вдохновения конопатой роже певца.
Добравшись до своей комнаты, Нор первым делом аккуратно уложил скрипку в футляр и задвинул под кровать – поглубже, чтобы никогда больше не попадалась на глаза. Дверь он закрыл так плотно, как только позволило покоробившееся от дряхлости дерево, но все равно снизу, из зала, доносилось пение, а временами и восторженный рев. Что ж, правильно. Сопляк хорошо поет, красиво, искусно. Вот только песни эти выдуманы не им…
На душе было пусто и мерзко. Даже злоба как-то незаметно обессилела, переродилась в тупую мучительную тоску. Нор бродил по комнате, гладил ладонью стены, выглядывал в темное, подсвеченное скудным фонарным заревом окно и старательно думал о всяческой ерунде. Например, о стенах, которые совсем облупились, и хорошо бы их заново выкрасить, потому что под струпьями изветшалой краски заводятся клопы и кусючие бабочки. А застекленное окно – напрасная роскошь в комнате, отданной под жилье заурядному слуге, здесь и слюдяные пластинки сойдут. Надо бы посоветовать дядюшке Лиму, чтобы распорядился эти самые стекла вынуть да продать. Много за них выручить не удастся, но на покраску стен, наверное, хватит.
Впрочем, Сатимэ на такую затею не согласится: слюдяное окно подпортит фасад. А с другой стороны, клопы и прочая дрянь вряд ли присягнут не пересекать здешний порог и кормиться одним только Нором. Возможно, хозяин все же решится пожертвовать зажиточным видом своего заведения ради спокойного сна да некусаного тела? Тем более что жертва-то ничтожна – никто из гостей и не подумает вывихивать шею, присматриваясь к окнам второго этажа.
Бес знает, много ли времени удалось растранжирить, прячась от случившегося за никчемными размышлениями. Во всяком случае, когда Нор наконец очнулся, пол по-прежнему трясся от радостного гиканья собравшихся в зале гостей. А очнулся Нор потому, что кто-то стучался в дверь – негромко, но весьма настойчиво. Ну и кто это выискался такой обходительный? Запоров-то на двери нет и не было никогда – толкай да входи. Так нет же, стучит… Рюни, что ли?
Нет, парень совершенно зря заподозрил хозяйскую дочь в стеснительности. И опасение, что разрешения войти домогается Крело (сейчас подобный визит
В дверь стучался дядюшка Лим. Почему-то решив, будто вымученный невнятый звук означает разрешение войти (Нор, кстати, сам не был в этом уверен), владелец «Гостеприимного людоеда» перешагнул через порог. Парень мельком глянул в его розовое, сияющее лицо и поспешно отвернулся. За спиной тяжко вздохнули, потом жалобно скрипнул расхлябанный стул – почтеннейший господин хозяин изволил приготовиться к долгому разговору, однако начать не решается. Во, опять вздох. Только что были весьма довольны жизнью, и – на тебе, пригорюнились. Ну так чего молчать? Все же ясно: пользы от тебя, Нор, (прости) никакой; певец из тебя (прости) больше не получится; вышибал у меня (прости) и так хватает, лишнего держать не позволит (прости) достаток; дочку я (прости) за тебя не отдам – она другого (прости) выбрала, и от твоего здесь присутствия (прости) получится большое (прости) неудобство… Ведь так, хозяин? Ах да, еще, конечно, всякие реверансы будут. Спасибо за все… Не откажись принять скромную сумму… Живи, пока не подыщешь чего-нибудь… В общем, если попросту, то вот тебе, дружок, звонкий мешочек, а где у нас выход, ты и сам знаешь.
Тем временем дядюшка Лим разразился очередным душераздирающим вздохом и вдруг заговорил совсем не о том, к чему готовился Нор.
– Ты напрасно переживаешь, все вышло удачно. Гости довольны, и выручка велика. – Он прихлопнул себя по оттопыренным карманам, и те откликнулись дробным металлическим лязгом. – Я уже и не припомню, получал ли когда-нибудь столько за один вечер. А ведь вечер покуда не окончился…
Парень искоса наблюдал за дядюшкой Лимом. Несмотря на вздохи и виноватые глаза, кабатчик вовсе не казался несчастным. Ну что ж, для него действительно все устроилось хорошо. Ишь, как многословен!
– А знаешь, кого нам следует благодарить за удачу? Почтеннейшего маэстро, обучавшего тебя музыке. Это он по собственной воле зашел предупредить, что ты совершенно не сможешь играть, а когда ни игры, ни путного голоса, то добра не получится. И юношу этого он привел – очень, говорит, кстати сестра мне своего сына из деревни прислала. Видишь, как хорошо все складывается? Ты будешь сочинять песни, мальчик будет петь…
«А ты денежки грести», – непочтительно додумал его слова Нор.
Ладно, хозяина можно понять и винить его, конечно же, не в чем. Но маэстро-то каков оказался! Воспользовался, урвал для племянничка уютное место. Стервятник… Значит, каждому свое занятие определено: один будет кашку варить, другой кушать… Как-то не верится, что конопатый сопляк станет объяснять восхищающимся гостям, кем его песни выдуманы.
Однако высказать вслух свои злые мысли Нор не успел. С треском распахнулась дверь, и на пороге появилась запыхавшаяся Рюни. Выглядела она странно – губы дрожат, глаза бегают, дышит так, будто несколько лиг бегом пробежала… Сатимэ сунулся было с испуганными расспросами, но почтительная доченька прицыкнула на него и нелюбезно осведомилась:
– При тебе деньги есть?
Кабатчик растерянно поскреб за ушами, мельком глянул на Нора, потупился.
– Ну, помнится, завалялась в карманах кое-какая мелочь, – протянул он с видимой неохотой.
– Сыпь все на кровать, слышишь?! – Рюни не говорила – приказывала. – Сей же миг все высыпай и спускайся в зал. Ну, смерти моей захотел?! Быстрее!
С тягучим вздохом Сатимэ бросил на одеяло несколько монет (интересно, как это он исхитрился на ощупь отличить медь от золота?) и собрался что-то сказать, но Рюни чуть ли не пинками выпроводила его в коридор и захлопнула дверь. Потом обернулась к Нору:
– Там, внизу, тебя узнал какой-то верзила со шрамом. Сказал квартальному, что ты убийца, что тебя надо хватать. Квартальный, добрая душа, послал его в префектуру (мол, не упустить бы в этаком многолюдстве, пускай шлют подмогу), а сам отыскал меня и велел передать: уходи. Понял? Бери деньги и убегай поскорее – рейтары мешкать не станут!