Виртуоз боевой стали
Шрифт:
Нор действительно не вполне понял стариковские речи. В них мерещилось что-то очень правильное, но ведь давно сказано: «Чрезмерная правильность – тварь из породы ошибок». Вслух парень, естественно, ничего подобного не сказал. Он вообще ничего не сказал – сидел, уставясь в затылок разглагольствующему старику, поскольку тот вдруг принялся говорить о вещах на редкость занятных.
– Ты вот жизнь свою полагаешь оконченной. Не рано ли? Партикулярные тебе впредь досады не причинят: я нынче же переговорю с префектом, он мне поверит. Орденские, меня опасаясь, не посмеют решиться на сугубые пакости, а от несугубых ты и единолично
Старец суетливо пробежался по залу. Ошалелый Нор не сводил с него широко распахнутых глаз. Ай да щеголь! Ай да благодетель! Ведь каким боком все вывернул – действительно, будто и не случилось ничего страшного… Вот бы поверить! А еще бы лучше понять, чего ради затеял этот недоступный пониманию человек подобную беседу.
Благодетель между тем решил продолжать:
– Нечего, маленький, выпучивать глаза этаким отчаянным манером. Чем таращиться, лучше задай работу своим мозгам да пойми наконец: прав-то я! А еще того лучше – спой-ка мне, старому, то, чем потчевал вчерашних гостей своего хозяина.
Парень поперхнулся от неожиданности, промямлил что-то о скрипке, которой здесь нет. Старец только рукой махнул:
– Эка беда! Вон тебе клавикорд, да какой! А коли не хочешь – давай без музыки, и то ладно.
Отвертеться не удалось, пришлось петь. Престарелый щеголь со второй строфы начал тихонько подбирать мотив, касаясь клавиш с такой настороженной аккуратностью, словно боялся укусов. И Нор мимоходом отметил, что похожий на дворец инструмент стоит здесь не только красоты ради.
Когда песня закончилась, старец долго молчал. Он словно как-то усох, подряхлел и явно прятал от Нора лицо. Парень уже начал придумывать всякие способы прервать затянувшееся молчание, но ничего приемлемого выдумать не успел. Хозяин с заметным трудом снова превратил себя в бодрячка, вот только голос не захотел подчиняться его усилиям.
– Ты что же, написал это за пару дней?
– Нет, это старое. Это когда родители… Сейчас просто уж очень впору пришлось. А написать так быстро я бы не смог: я плохо пишу. Читаю хорошо, а писать почти совсем не умею. Это ведь как с людьми: в лицо узнавать легко, а попробуй-ка, нарисуй по памяти даже лучшего друга!
Старец почему-то захохотал. Нор подозрительно прищурился – не над песней ли? Нет, вроде бы что-то другое развеселило. Ладно уж, пускай себе радуется. Дитя престарелое…
А хозяин-благодетель, все еще посмеиваясь и утирая слезы с раскрасневшихся щек, внезапно сказал:
– Душевная песня. – Он окинул Нора стремительным хватким взглядом, всплеснул сухонькими ладошками. – Ишь ты, сызнова не жалует доверием старика! Ну, погоди же!
Парень видел, как шустро заметались по клавишам бледные пальцы, как набухла ветвистыми жилами узенькая полоска, проглядывающая между ослепительным жабо и напудренным затылком пушистого парика… А дрожащий, срывающийся от напряжения стариковский фальцет почему-то не показался жалким, не утонул в могучем рокоте гигантского клавикорда.
СвинцовойПение оборвалось так же внезапно, как и затеялось.
– Забавно, правда? – В голосе нелепого старика Нору примерещились слезы. – Почему-то продолжаем величать времена года муссонами да пассатами, которых не было со дня Мировой катастрофы… Поем песни про Норд – ветер с Великих Северных Льдов, которому неоткуда дуть уже сто два года… Забавно… – Он вздохнул с надрывом, провел ладонью по клавиатуре. – Так не скажешь ли, маленький, чью песню я сыграл?
Нор пожал плечами:
– Скажу. Да не только я – любой скажет. Это Рарр, из его «Аллегорий».
– Вот тебе Рарр! – Изысканный щеголь вдруг позволил себе жест, способный вогнать в краску даже видавших виды барышень из нескучных квартир. – Кабы я осмелился рисковать честью своих имен, то этот осел так бы и помер никому не ведомым базарным торговцем!
Нор поначалу даже не понял, на что намекает раздраженный старик. Возможно, он хочет сказать, что покровительствовал великому песнетворцу?.. И только через несколько мгновений до парня дошел истинный смысл услышанного. Смилуйтесь, Всемогущие, да что же это за имена носит здешний хозяин, если их можно запятнать рарровской славой?
– Ну, чего притих? Ты уж не молчи, скажи что-нибудь. Небось думаешь: врет старый или из ума выпал. Так?
Нор отчаянно замотал головой. Он действительно не догадался усомниться в словах щеголеватого старца. Парень чувствовал: сказанное слишком похоже на вранье или бред, чтобы и вправду оказаться враньем или бредом.
– И на том благодарствую… – Старик снова потух, сгорбился. – А твоя песня и вправду неплоха. Спой ты, маленький, ее на поминках – на руках бы домой унесли… Люди ведь не дубье, понимают… А вот ты, похоже, не имеешь никакого понятия о песенном мастерстве. Сочинять – это еще не все. Надо уметь преподносить сочиненное. Ежели гостям, пришедшим повеселиться, начинают мытарить душу, то как же тут не приключиться досаде?!
Нор молча грыз губы. Неловко было парню, стыдно и горько. Беды, еще вчера ужасавшие, представлялись теперь в совершенно ином свете, а свое собственное поведение просто угнетало. Маленького щенка бросили в лужу. Ему бы забарахтаться, попытаться выбраться на сухое – так нет же, скулит, жмурится и покорно тонет. Наверное, проклятый старик во всем прав – иначе бы не вгрызались в душу его скудные полунамеки. Хвала Ветрам, хоть уберегли от рассказа про маэстро Тино, вознамерившегося урвать у Нора толику славы для своего конопатого родственничка. Посетовать на такое при человеке, добровольно отдавшем в чужие руки то, что теперь величают «гением великого Рарра» – это ж осталось бы только удавить себя от стыда!