Виртуоз (в сокращении)

Гамильтон Стив

— Вот, можешь взять мои инструменты, — предложил слесарь, вытащил штуку, напоминавшую большой бумажник, и протянул мне: — Самые лучшие в нашем деле.

Я расстегнул молнию на кожаном футляре и открыл его. Такой красивой коллекции инструментов я еще никогда не видел.

— Ты ведь умеешь пользоваться ими? Вот и покажи нам, как это делается.

В футляре обнаружился по меньшей мере десяток отмычек и четыре разных вращателя — словом, выбор у меня был. Я взял одну отмычку в виде крючка и встал на колени возле замка, пытаясь сообразить,

каким вращателем удобнее отжимать детали замка. Мне еще ни разу не приходилось делать такой выбор. Вместо настоящих инструментов я пользовался какими-нибудь подходящими обломками металла.

Выбрав один из вращателей, я вставил его в нижнюю часть замочной скважины. Приложил палец справа и чуть-чуть надавил. С этим замком я уже имел дело, поэтому знал, как надо действовать. Конструкция была предельно проста: шесть штифтов, в одном месте взаимное расположение довольно сложное, а в остальном — замок как замок.

— Он, похоже, знает, что делает, — заметил мистер Марш.

— Не откроет, — отозвался слесарь, который перестал улыбаться. — Головой ручаюсь.

Я поставил на место дальний штифт и осторожно подбирался к пятому. С хорошим вращателем удерживать коварный последний было гораздо проще. Продвигаясь от штифта к штифту, я с удовольствием слушал еле уловимые щелчки.

Мои зрители притихли. Еще раз пройдясь по всем штифтам, я уже собирался поставить на место последний, но остановился.

Подумай, сказал я себе. Ты и правда хочешь доказать этим типам, что можешь проникнуть в дом, когда тебе вздумается?

— Ну что там? — поторопил мистер Марш. — Сдаешься?

— Игры кончились, — ехидно осклабился слесарь. — Вспомни об этом в следующий раз, когда захочется потрепать языком.

А вот этого говорить мне не стоило. Глядя слесарю прямо в глаза, я пододвинул на место последний штифт. Потом повернул ручку, открыл дверь и отдал слесарю инструменты.

Следующие два часа я провел, копая землю, катая тачку и гадая, продержусь ли до конца рабочего дня. Сегодня я ослабел быстрее, чем накануне, и это было сразу заметно. Вскоре все вокруг стало казаться мне желтоватым: или глаза устали, или солнце светило слишком ярко — не знаю. Я постоянно наполнял бутылку и старался побольше пить.

— Не понимаю, зачем ты это делаешь.

Обернувшись, я увидел перед собой Амелию. Сегодня она была в шортах из старых джинсов, обрезанных по колено. И в тех же черных кроссовках. Ее икры и щиколотки белели на солнце. На черной футболке красовался пулемет из какого-то мультика.

Я перестал копать и вытер лицо.

— Тебе же никогда его не выкопать. Уйдет целый год, не меньше. А если и выроешь — зачем? Адам уже в колледже. Через год я тоже уеду. На черта нам здесь бассейн?

Я стоял и слушал, она осматривалась и качала головой. Наконец она перешла к главному:

— Так ты сегодня будешь говорить или как?

Я вонзил лопату в землю так, чтобы она стояла торчком.

— Да, я считаю, что ты притворяешься, ясно? Я знаю, ты можешь говорить,

когда хочешь. Так скажи что-нибудь.

Я вытащил из заднего кармана блокнот с карандашом и написал: «Я правда не говорю. Клянусь тебе. Честное слово».

Вырванный листок я подал ей. Она прочитала и жестом попросила карандаш. Эта просьба была бессмысленной — зачем ей могло понадобиться что-нибудь писать? Но карандаш я ей отдал.

Она приложила листок к своей ноге и начала что-то писать.

— Амелия!

Она писала, спрятав лицо под свесившимися вперед волосами, а я наблюдал за ней, пока чей-то голос не помешал ей. Наверное, мистер Марш сейчас придет грозиться и ругаться.

Но нет: голос был молодым. К нам от дома приближался незнакомый парень, наш ровесник. Модная куртка, мешковатые брюки. Длинные волосы, собранные в хвост. Самодовольное лицо всезнайки. Никчемный придурок — я понял это с первой же секунды. А во вторую сообразил, что это бойфренд Амелии, и меня затошнило.

— Что тебе опять здесь надо? — спросил он. — Тебе же сказали: держись от этого правонарушителя подальше, — подлинной тревоги в его словах не чувствовалось. Скорее он пытался нанести двойное оскорбление, назвав меня правонарушителем, но таким, который даже внимания не заслуживает.

— Я хотела задать ему один вопрос, Зик, — объяснила Амелия. — Я думала, ты на балконе.

— Надоело. Идем, — скомандовал он. — Пусть этот хулиган копает, а не прохлаждается.

— Его зовут Майкл, — сообщила она.

— Без разницы.

Амелия скомкала листок бумаги, на котором писала, и бросила мне, а перед тем, как уйти, коротко оглянулась через плечо. Когда оба скрылись из виду, я поднял комок. Под моими словами Амелия написала вопрос:

«А когда ты в последний раз пробовал?»

Это был трудный день. По-настоящему тяжкий. Мало того что у меня горели ладони, разламывалась спина, а в голове гудело так, словно еще немного — и меня хватит солнечный удар: при мысли об Амелии у меня щемило сердце. Если бы только удалось объяснить ей, что на самом деле я не преступник! И не урод.

Есть лишь один способ, наконец понял я. Надо нарисовать что-нибудь для нее. И я так воспрял духом, что продержался последний час.

Вернувшись домой, я принял душ, наскоро перекусил и сел рисовать. Вчера вечером я потерпел сокрушительное поражение: оказалось, передать характер Амелии на бумаге невозможно.

Наступила полночь, а я все работал. От усталости у меня все расплывалось перед глазами. Но финиш был уже близко. На рисунке Амелия стояла на краю ямы. Она была в обрезанных шортах, черных кроссовках и черной футболке. Волосы, как всегда, растрепались. Одна рука протянута поперек тела и держит за локоть другую: тело подает смешанные сигналы. Взгляд направлен вниз. Вроде бы и смотрит на меня, и не смотрит.

Да. Уже лучше. Кажется, стало получаться. И что еще важнее, я начинал понимать, какие чувства к ней испытываю.