Вирус убийства
Шрифт:
Через четверть часа Брок почувствовал, что его внимание стало рассеиваться. То, что он слышал, представлялось ему какой-то наукообразной галиматьей, сообщавшейся увещевающим, убаюкивающим тоном. Брок огляделся, исследуя взглядом внимательные лица пациентов и задаваясь вопросом, кто из этих людей относится к агнцам, а кто — к козлищам.
Через некоторое время он снова сосредоточил внимание на человеке, стоявшем у камина. Директор что-то говорил о злаках и бобовых. Брок попытался было вникнуть в суть его рассуждений, но беседа уже подходила к концу. Когда Бимиш-Невилл замолчал, в комнате установилась полная тишина, которая длилась все время,
— Полагаю, у вас есть ко мне вопросы.
Сначала никто не пошевелился, затем одна женщина, сидевшая в заднем ряду, подняла руку. Хотя ее поднятая рука и колебалась, голос, каким был задан вопрос, прозвучал громко и уверенно.
— Я, доктор, в теории все это понимаю. Но факт остается фактом: я следую этой диете вот уже десять дней, но чувствую себя хуже, нежели в день приезда.
По рядам пронесся взволнованный ропот. Бимиш-Невилл никак на это не отреагировал.
— Я хочу сказать, что раньше чувствовала себя вполне прилично. Ну а теперь… мне очень даже нехорошо. Такое впечатление, что у меня совершенно нет энергии. И я довольно часто испытываю головокружения.
Несколько голов закивали в такт ее словам, выражая согласие с тем, что она сказала. «Да, да, — казалось, говорили их глаза, — и с нами происходит то же самое. Скажите ему об этом!» Директор, однако, продолжал хранить молчание. Тем временем ропот между рядами трансформировался в выжидающий шепот, который вскоре уступил место тишине, становившейся все более напряженной по мере того, как затягивалось молчание.
Наконец он заговорил.
— Очень хорошо, — произнес он медленно и твердо, и глаза слушателей широко раскрылись от удивления. — Так именно и должно быть. — Его взгляд устремился на женщину.
— Вы пьете чай, Дженнифер? — задал он ей коварный вопрос, прозвучавший железной каденцией, обтянутой бархатом голоса.
Она согласно кивнула.
— А кофе?
— Да, я…
— Сколько чашек вдень? Пять, восемь, десять?.. А мясо?.. Вы едите переработанную пищу с сотней различных консервантов, искусственных красителей и пищевых добавок. В течение многих лет вы наполняли свое тело токсинами, Дженнифер. Оно стало сосудом с отравой. Ваше тело привыкло к ядам, как организм наркомана к наркотику. — Слова обвинения звучали тихо, но веско, падая одно за другим, как семена в унавоженную почву, и все больше людей переключали внимание на женщину. — И вы еще удивляетесь, что через десять дней оно продолжает страдать от шока выведения? Оно должно страдать. Если оно не будет страдать, вы никуда дальше не продвинетесь.
Потом он отвел от нее взгляд, и его лицо исполнилось невиданного тепла и обаяния.
— Шампанского моим фальшивым доброхотам, и реальной боли моим настоящим друзьям! — Он улыбнулся, и волна вздохов облегчения и смеха прокатилась по залу.
Когда Бимиш-Невилл вышел, некоторые пациенты вслед за ним потянулись к выходу, в то время как остальные продолжали болтать, разбившись на маленькие группки. Брок прошел через холл к конторке приемного отделения, которая в поздний час была закрыта. На доске объявлений он нашел список нынешних пациентов клиники, который он заметил еще раньше, когда прописывался в этом учреждении. Оглядевшись, чтобы убедиться, что за ним никто не следит, он вытащил булавку, снял список с доски, сложил его и сунул в карман своего домашнего халата.
Переоборудованная из буфетной будка платного таксофона, находившаяся в конце
— Ну, как у вас там дела, Брок?
— Все очень плохо. Не знаю, сколько я смогу все это выдерживать.
— Но вы ведь только приехали. — Особого сочувствия в ее голосе он не заметил.
— А вы знаете, что мне тут дали на обед? Стакан воды! Ох, забыл добавить, что в ней плавал еще ломтик лимона.
Она рассмеялась:
— Это пойдет вам на пользу. В любом случае сегодня у меня тоже совершенно не было времени, чтобы перекусить.
— Но это ваш выбор, Кэти. — Неожиданно для себя он почувствовал, что его ужасно раздражает отсутствие сочувствия с ее стороны. — Знаете что? — добавил он. — Возьмите список пациентов, которые обитали здесь в октябре, а я зачитаю вам имена из нынешнего списка.
— Готово. Взяла.
Брок начал читать ей список пациентов клиники. Когда он закончил, они нашли только троих, чьи фамилии значились в обоих списках. Это были Марта Прайс с Сидни Блюмендейлом, а также Грейс Кэррингтон.
— Марта Прайс находилась также в списке пациентов, которые чаще прочих прибегали к услугам Петроу. Этот список составил по моему настоянию доктор Бимиш-Невилл.
— Я уже познакомился с этой женщиной. Тут есть еще некая Дженнифер… — Брок сверился со списком, — Дженнифер Мартин, которая сегодня задала неудобный вопрос Бимиш-Невиллу. Вы уверены, что в октябре ее здесь не было?
— Извините, но в моем списке ее нет. Кстати, что выдумаете о докторе? — Голос Кэти сразу стал серьезнее.
— Не знаю, что и сказать, Кэти. Но ясно одно — он отлично умеет представлять. Остается только гадать, кем бы он стал, если бы не нашел своего призвания. Меня вот что еще интересует: кто-нибудь рассказывал вам об агнцах и козлищах, когда вы здесь были?
— Что такое?
— Так, пустяки… Ну, мне пора идти…
— Я увижу вас в четверг?
— Если я доживу до четверга.
Повесив трубку, он осознал, что продолжает на нее злиться, и вспомнил раздражение, которое у него вызывало присутствие Марты Прайс. Потом он подумал о представлении с участием Бимиш-Невилла и задался вопросом, не является ли снедавшее его раздражение признаком того, что токсины уже начали выходить из отравленного сосуда его тела.
12
Так ли было на самом деле или нет, неизвестно, но спал он очень хорошо, переборов искушение глотнуть на ночь «Тичерз», бутылка которого хранилась у него в чемодане. На следующее утро он пришел на завтрак в столовую одним из первых, обозрел прикрепленные к выставленным на столе подносам карточки и нашел тот, который предназначался для Грейс Кэррингтон. Затем, усевшись за стол у высокого окна и поглядывая в сад, стал ждать женщину, которая должна была прийти за подносом. Брок расположился точно по центральной оси большого дома — воображаемой линии, рассекавшей оригинальное здание на две равные части, о чем свидетельствовал установленный в паре сотен ярдов от дома обелиск со шпилем, казавшимся на этом расстоянии иголкой, торчавшей из покрытой снегом земли. Засыпанные снегом парковые кусты и живая изгородь искрились в свете неяркого утреннего солнца, лучи которого отражались также в сосульках свисавших с ветвей деревьев. На мгновение, отражая солнце, вспыхнули стеклянные двери здания, стоявшего слева на холме среди деревьев.