Вирус убийства

Мейтланд Барри

Хотя издание было сравнительно новое — в рукописном посвящении стоял июль 1978 года, — книга все-таки относилась к тем временам, когда о ксероксах и персональных компьютерах мало кто слышал и люди, как правило, пользовались печатными машинками и копировальной бумагой. Поэтому определенный налет милой сердцу старины этот том все-таки сохранял. К тому же издание, судя по всему, было уникальное: оно представляло собой пачку переплетенных в черную кожу пожелтевших машинописных страниц непривычно большого формата, содержавших записи по истории особняка Стенхоуп-Хаус, а также по недавней истории Стенхоупской натуропатической клиники, составленные некоей Фелисити Филд. Книга была сделана с любовью, о чем свидетельствовали хотя бы названия глав вроде: «Рождение сада лечебных трав» или «Инвалид вновь обретает здоровье», исполненные

скрытого энтузиазма. Книга иллюстрировалась черно-белыми фотографиями. На первой был запечатлен южный фасад большого дома с фигурой стоявшего на вершине лестницы среди колонн портика Стефана Бимиш-Невилла. Он, обозревая окрестности, высоко задирал подбородок наподобие того, как это делал Муссолини. За фотографией следовало посвящение директора, в котором выражалась благодарность мисс Филд за «беспрецедентные усилия по созданию уникального описания классического английского поместья, являющегося воплощением британских общественных и культурных традиций и находящегося ныне в преддверии новой блестящей будущности».

Мисс Филд начала свое описание с истории Стенхоуп-Хауса, родового владения сэра Уильяма Стенхоупа (1698–1752), члена кружка лорда Бурлингтона. Подобно Бурлингтону, сэр Стенхоуп посетил построенные Палладио дома в Италии и решил воссоздать его архитектурный стиль в Англии путем постройки дома по оригинальному проекту в своем поместье в Вилде. В то время как Бурлингтон выбрал в качестве модели для своего дома в Чизвике виллу Ротонда, Стенхоуп взял за основу виллу Фоскари, известную также под названием «Малконтента». Об этом Филд писала следующее:

«Кое-кто считает, что название Малконтента бытовало в тех краях задолго до того, как Никколо и Луиджи Фоскари построили там свой дом. Однако существует и куда более романтическая версия происхождения этого названия, связанная с прозвищем непокорной дочери семейства, которую туда сослали, дабы удалить от соблазнов венецианского общества, и чей призрак, как говорят, до сих пор является в этом доме. Лорд Стенхоуп, несомненно, был поклонником последней версии. Вне зависимости от того, какой точки зрения придерживаетесь вы, это название, как нам кажется, отлично передает характер местности в районе Венето, где находится эта вилла и где так часто льют дожди и бывают туманы. Очень может быть, что именно это обстоятельство побудило лорда Стенхоупа дать подобное название своему дому, который он решил возвести среди лугов у реки Струд».

Стенхоуп начал строительство своей версии Малконтента вскоре после того, как Айзек Вейр опубликовал свой перевод труда Палладио «Четыре книги по архитектуре» (как отмечала мисс Филд, это издание выпустил Скотланд-Ярд в 1737 году), который был посвящен Ричарду, графу Бурлингтону, и одним из первых подписчиков которого стал сэр Стенхоуп. После смерти Стенхоупа его сын поручил некоему Хамфри Рептону в 1796 году оформление ландшафта поместья. Следуя пристрастиям своего отца как в области классических построек, так и в сфере аллегорических изображений, он поручил Рептону включить в план оформления серию архитектурных памятников — «скромных, но возвышенных» — на тему «momento mori». Мисс Филд составила в помощь читателю полный список этих памятников, а также маленькую карту, из которой явствовало, где на территории поместья их можно найти. Одним из них являлись четыре колонны ионического ордера, стоявшие на постаменте на северо-западе от большого дома и скопированные с рисунка Палладио, изображавшего развалины храма Фортуны Вирилис в Риме. Позже эти четыре колонны послужили для оформления фасада храма Аполлона, построенного, как и западное крыло, архитектором Альбертом Фьюзи в 1910 году по заказу промышленника, который владел в те годы Стенхоупом. Рассуждая об этом, мисс Филд привела цитату из капитального труда Певзнера «Здания Англии», где эти новейшие добавления рассматривались как «несчастливые усилия Фьюзи, которые вкупе с современной перестройкой большинства интерьеров главного здания могут рассматриваться лишь как тяжкое увечье, нанесенное тому, что некогда считалось одной из лучших неоклассических построек в этой стране».

Брок, быстро пролистывая страницы, до конца просмотрел отчет мисс Филд по истории большого дома. Автор не забыла упомянуть и о периоде упадка и забвения, который начался после Второй мировой

войны, когда Стенхоуп-Хаус, по ее образному выражению, стал «прибежищем пауков и рассадником плесени». В этот момент дверь отворилась, и в библиотеку вошел незнакомый пациент. Кивнув Броку, он подошел к одному из шкафов. Волосы у него были длинные и волнистые, лицо — толстое, а халат выглядел так, будто его сшили на Сэвил-роу. Это роскошное облачение напоминало украшенную двумя рядами пуговиц царскую мантию, и в нем не было ничего от тех удобных домашних одежек, каким отдавало предпочтение большинство пациентов. Мужчина вынул из нагрудного кармана очки и величественным жестом поднес их к глазам, сосредоточенно сведя на переносице брови и выпятив нижнюю челюсть. Все это, по мнению Брока, выглядело скорее как акт демонстрации собственной значимости, нежели заурядное намерение прочитать названия на корешках дешевых изданий в бумажных обложках.

Брок вернулся к чтению книги, сосредоточив внимание на разделе, где описывались титанические усилия доктора и миссис Бимиш-Невилл по восстановлению большого дома и расчистке зарослей, образовавшихся на месте некогда ухоженных садов и парков. Большое внимание уделялось автором описанию процесса культивации земли, предназначенной для здешнего огорода и сада целебных трав, посредством обработки ее органическими удобрениями без применения современных гербицидов и пестицидов, а также рационализации и благоустройству окружавших дом земельных угодий.

— Древней историей интересуетесь, да? — Голос, раздавшийся у него за левым плечом, звучал гулко и басовито, как если бы его обладатель был заядлым курильщиком сигар или только что проснулся. Брок посмотрел на говорившего.

— Так, пролистываю старые записи от нечего делать. — Он протянул незнакомцу руку. — Дэвид Брок.

— Норман де Лойнс, — отрекомендовался толстяк и присел за стол рядом с Броком. — Вы, как я понимаю, здесь новичок. Только что слышал за ленчем вашу беседу с леди Мартой. Не мог не слышать, так как сидел у вас за спиной. Совершенно невозможная женщина, не правда ли? Я называю эту парочку «С и М». Я Сидни и ее имею в виду, хотя в реальности у них все наоборот, поскольку это она — садистка, а настоящий мазохист, конечно же, Сидни. Он просто обязан быть таковым, чтобы как-то ладить с этой дамой. Иногда мне приходится сидеть за столом неподалеку от них и слушать их кошмарные разговоры об орешках и фруктах, а также о том, как правильно испражняться с точки зрения биологической целесообразности. В такие минуты я развлекаюсь тем, что представляю себе Марту в роли мадам Лэш. Пугающий образ, не правда ли?

Де Лойнс хихикал и подмигивал Броку до тех пор, пока не вызвал у него на губах ответной улыбки. Однако в следующее мгновение де Лойнс перестал смеяться и, резко меняя тему, спросил:

— Почему вас так интересует Алекс Петроу?

Брок посмотрел на книгу, которую де Лойнс держал в руке, машинально отметив про себя ее название: «Тайна багрового ущелья».

— Кто?

— Тот парень, что умер здесь в прошлом году. Вы ведь о нем спрашивали?

— Верно… Ну, мне просто стало любопытно. Вдруг вспомнил, что читал о его деле в газетах.

— Да, тогда газетчики вволю порезвились.

— Марта Прайс, похоже, считает, что его оклеветали.

— Полагаю, он ей нравился. Он умел угождать женщинам. Мог быть совершенно очаровательным человеком, если хотел.

— Судя по всему, вы частый гость в этом заведении…

— Мм-м… Я знал этого парня довольно хорошо, если вы на это намекаете. Когда он умер, я пережил настоящий шок. — В его голосе, впрочем, особого волнения не слышалось.

— Не сомневаюсь, что это событие многих здесь взбудоражило. Вы были здесь в это время?

Де Лойнс согласно кивнул.

— Тогда полиция здесь все вверх дном перевернула. На совесть поработала, ничего не скажешь… С тех пор мы живем без молодого Алекса. С его смертью мы словно стали беднее, — добавил де Лойнс. — В нем было нечто такое, чего всем нам здесь здорово не хватает. Большинство пациентов такие унылые, блеклые… как слабый чай. Прямо моральные пуристы какие-то. Но быть может, это вам даже импонирует?

В его словах, казалось, крылся вызов. Брок улыбнулся:

— Ну нет. Хотя я, похоже, понимаю, что вы имеете в виду. Но возможно, все это следствие диеты. После двух дней на воде и лимонном соке мне и слабый чай покажется мясом.