Вирусапиенс
Шрифт:
— Действительно, полковник, — прошептал Бейрут. — Только что-то с ним не так.
— Каким бы гадом он не был, но воли ему было не занимать — железный человек. А сейчас? Стержня нет — как будто одежда осталась, а вешалку, на которой она только что висела, украли. — Хакер замолк, падая на стул и растекаясь худым телом по пластиковой спинке, не в силах вымолвить слова, шелохнуться, и даже вздохнуть.
«Бедный мальчик!» — пожалел Бейрута профессор, потрогав необычайно горячий лоб.
После этого он подошел к бледному Алику. Пришедший в себя программист,
— Что? Где? Зачем? — прошептали обескровленные губы, над которыми поникшими кисточками висели обычно закрученные вверх а-ля Сальвадор Дали чёрные усики. Рельефный, с резкой горбинкой нос потерял воинственный вид. Красные воспаленные глаза закрылись — обморочный мир не спешил отпускать жертву.
«Так выглядит человек после тяжелой и продолжительной болезни, — подумал Медведев и, повернувшись к Бейруту, безмолвно вздохнул. — Прав хакер, не дар — проклятье!»
Пока профессор измерял приобретенные Бейрутом способности на весах человеческой морали, Илья притащил откуда-то медицинскую аптечку.
Пузырьки с лекарствами, едва заметные в руках атлета, сменились большим комком ваты. В нос ворвался режущий запах нашатыря. Отрезвляющий сквозняк сдул остатки несуществующего сна, пришпорил вялотекущие мысли.
Багровый, с выпученными глазами Ванидзе, как волк из капкана, рвался на волю. Зверь всеми силами старался как можно дальше отстраниться от белоснежного, вонючего пятна, маячившего перед лицом. Он уже не производил впечатления выжатого лимона, больше напоминая разъяренное дитя гор — коим, впрочем, и являлся.
— Что же всё-таки с вами происходит? — произнёс профессор едва слышно. Глядя на него, было трудно понять, разговаривает он с собой или задает вопрос скорчившемуся от боли Бейруту.
— Никакого постепенного превращения, никакой линейности. Дарвинская модель не проходит. Если только мозаичное распределение признаков? — продолжил Медведев размышления вслух.
— Профессор! — тревожно произнёс Илья. — О чём это вы?
— Почему вы меняетесь? — Медведев резко повернулся к Бейруту. — Новые возможности не появляются просто так — из ничего и не для чего! У существ, живущих в мире без света, никогда не появятся глаза — здесь Дарвин прав.
— Вот вы о чём! — выдохнул Бейрут через силу. — Тогда как по-вашему, профессор? Когда у человека разовьется восприятие мегагерцевого диапазона?
— Ты хочешь слушать мобилу без аппарата? — поинтересовался Жора.
— А также видеть телепрограммы без телевизора, принимать радиостанции напрямую в мозг, — согласился Бейрут. — Ведь всё это — электромагнитные колебания. Такие же, как и свет, только другой частоты, с другими длинами волн. Почему человек видит в столь узком диапазоне электромагнитного спектра?
— Не знаю, — пробормотал профессор, пожимая плечами. — Наверное, потому что это преимущественный диапазон нашего светила — Солнца? По Дарвину это очень долгий процесс. Через десятки тысяч, а может, и через сотни тысяч лет человек сможет
— А не по Дарвину? — подключился к разговору очухавшийся Алик.
Профессор, сморщив лоб, задумался.
Желтая крышка михайловского «Ламборджини» захлопнулась, и из-за неё выглянуло круглое розовощёкое лицо Семёна. Роль слушателя молодого аналитика не устраивала.
— В начале развития любой крупной группы животных и растений встречаются особи с примитивными и продвинутыми признаками, — заявил он. — Модель не бесспорная, но она прикрывает дыры в дарвинском эволюционном кафтане.
— А попроще можно? — загудел недовольный Илья.
— Ну не знаю, как бы это попроще, — Семён шумно вздохнул, поскрёб рыжую макушку.
— Возьмём общество людей, — предложил он. — В нём в любой период времени одновременно могут существовать особи с развитыми ногами и никчемным жевательным аппаратом. Но! Одновременно, присутствуют отлично пережевывающие пищу и едва умеющие передвигаться экземпляры. Разнообразие признаков в любом временном интервале.
Может быть уже сейчас среди людей есть индивидуумы, способные слышать радиоволны, видеть инфракрасное и ультрафиолетовое излучение.
Семён выжидающе смотрел на Илью.
— Я даже знаю где их искать, — заявил тот. — В дурдоме!
Ванькин хмыкнул, покачал головой и отвернулся, всем своим видом показывая, что его интерес к заумным размышлениям высоколобых очкариков полностью иссяк.
— Уверен, что в человеке сокрыты органы восприятия всех излучений и процессов, существовавших когда-то во Вселенной, существующих нынче или только ожидаемых в будущем, — подхватил эстафетную палочку Жора, вступая в дискуссию. — Ведь его организм отчасти того же возраста, что и Вселенная. Вот только мозг пока не готов адекватно воспринимать сигналы от этих органов.
— Кха-кха-кха! — закашлял поперхнувшийся Илья.
— Ты чё несешь? — возмущенно возопил он. — Везде пишут, что Вселенной под двадцать миллиардов лет! А тебе, очкарик, сколько? Двадцать один? Два? Три?
— Я, конечно, восхищен подобной начитанности оппонента, но! — Жора нарочито удивленно посмотрел на Илью
— Более половины атомов этого тела, — Жора, кривляясь, манерно поклонился Ванькину, стукнул себя в грудь. — Точнее, шестьдесят три процента оного составляют атомы водорода. Ядра, которого появились сразу после Большого взрыва, породившего нашу Вселенную.
Иными словами, большая часть моего тела появилась на свет не двадцать три года тому назад, как указано в моём паспорте, и не двадцать, как утверждает Ванькин, а четырнадцать миллиардов лет назад. И я, будучи в большей части своей ровесником Вселенной, заявляю, что все процессы, происходящие в ней, известны моему организму и все они наложили определенный отпечаток на его строение и развитие.
— А если попроще, — Жора покосился на Ванькина, — то во Вселенной нет ничего такого, что было бы недоступно человеческому пониманию.