Висельник и Колесница
Шрифт:
Разбойники замолчали и потупились.
– Ну, что ж, придётся учинить кригсрехт[58]. Граф, у вас есть возражения? – полковник оглянулся на Толстого. Тот нарочито медленно заканчивал перезаряжать карабин. Эти действия содержали вполне однозначный ответ.
– Во исполнение приказа Главнокомандующего объединённой русской армией его высокопревосходительства генерал-фельдмаршала Голенищева-Кутузова сих разбойников и осквернителей святынь, пойманных на месте преступления, надлежит покарать смертью, – произнося эти безжалостные слова, Максим смотрел поверх голов осуждённых.
Рыжий
– А ты, барин, сам кто таков будешь, что приговоры берёшься выносить?
– Офицер, дворянин…просто русский человек!
– Мало кровушки народной попили, проклятые, – кликушествовал рыжий.
– Ничё-ничё, скоро хранцузы до вас доберутся, сатрапы! – голос бандита окреп и стал зловещим, – грядёт уже инператор Наполеон и несёт в Рассею волю вольную, свободу от рабских цепей. И восстанет простой люд, и прокричит славу освободителю, и скинет иго кровососов…
– Вон из церкви, твари, не оскверняйте смрадом освящённую землю, – Максим стукнул рыжего саблей плашмя, а затем брезгливо отёр лезвие о пожухлую траву.
Разбойники гуськом потянулись с церковного подворья.
– Разбегайся, робяты! – внезапно взвизгнул рыжий, и прыгнул на забор. На нём и повис, получив в спину цельный[59] выстрел от Американца.
За остальными пули тоже гонялись недолго.
«Все кончено… Все… кончено…» – вяло думал Максим. После лихой рубки и последующей расправы с негодяями мысли его вязли и текли еле-еле. Он не замечал, что уже минуту пялится на то, что при жизни было крестьянским дитём. Толстому же давно следовало окликнуть компаньона, но он сам пребывал в похожем состоянии. Только глядел не на останки несчастных, а поверх пожарища – на искрящееся мокрое солнце.
«Хорошо, что этих maraudeures оказалось немного! Иначе мы бы лежали разделанные и поджаренные не хуже вашей смаженины!» - подумал граф.
– Спасибо, добрые люди, – послышался голос священника. Был он теперь на ногах и смотрел с неподдельной благодарностью. – Я – отец Ксенофонт, пастырь местного прихода.
– А где же ваша паства, святой отец? – поинтересовался Толстой. – Отчего население не стало противиться разбойникам? Шайка-то оказалась малочисленной…
– Кто противился, тех убили. Уж седьмица минула как эти упыри пьют нашу кровушку. Жители в большинстве ушли из здешних мест, а Ходышевы, – святой отец кивнул на перебитую семью, – прятались у меня, в подполе…
Сокрушаясь, батюшка покачал седой головой, а затем продолжил:
– Храм и другие дома разбойники ещё третьего дня спалили, в отместку за то, что я оклады с икон и утварь им не выдал. А сегодня снова нагрянули, проклятые, и давай меня пытать: куда, дескать, подевал серебро. А маленький Никитка в подполе возьми и заплачь… Ивана сразу порешили, а над бабами ещё глумились. А потом и мальца… багинетом… чтоб прекратил кричать, – из глаз священника покатились слёзы.
– Послушайте, отче Ксенофонт, а откуда взялась та ересь, которую нёс рыжий мерзавец, будто Наполеон дарует волю-свободу? – спросил Крыжановский.
– Это Федька-ирод – тот, рыжий! Из дезертиров он. Появился в деревне, собрал таких же, как сам – без царя в голове, и давай народ смущать, против помещика местного настраивать. А он-то, помещик Сильвестров, душа-человек, в ополчении воюет. Его усадьбу разграбили первой. А ересь Федькина – от
– Наполеоне Бонапарте, что ли, Антихрист? – подал голос Толстой.
– Сын мой, вижу, что ты духовно слеп. Даже не спрашиваю, когда в последний раз посещал Храм Господень и когда слышал проповедь, – с суровостью ответствовал отец Ксенофонт. – Да будет тебе известно, что Православная церковь ещё пять лет назад с амвона провозгласила Наполеона не Антихристом, но предтечей его. Сегодня же об этом говорят повсеместно: Наполеон – Зверь о семи головах, на коих начертаны имена богохульные. И о десяти рогах, облечённый великой властию, как о нём написано в Откровении святого Иоанна Богослова. Наполеон – первый Зверь, что ведёт за собой другого зверя – того, чьё число 666. Ты бы хоть иногда голову задирал, да на небо поглядывал, раб Божий. А то не возьму в толк, как вышло не приметить вверху хвостатой звезды[60]. Сие ведь прямое знамение антихристова пришествия.
Американец ухмыльнулся, бросил взгляд на Крыжановского и снова спросил священника:
– А кто же тогда сам Антихрист?
– Того не ведаю, – опустил глаза священник. – Личность его пока сокрыта от мира. Если верить Откровению, это – некто тайный, действующий через первого Зверя и имеющий власть вместе с ним. Сдаётся мне, что Антихрист разносит идеи, выплавленные в адском горниле кровавой французской революции. Теперь эти идеи каким-то непостижимым образом оказались здесь, в центре России-матушки, на устах непутёвого крестьянского сына Федьки. И ведь не стал, вражина, каяться перед смертию - значит, не узрит теперь царствия небесного. Сам так выбрал, – отец Ксенофонт вздохнул и перекрестился.
– Не в Антихристе тут дело, и не в разбойнике, перед смертью нераскаявшемся, а в крепостном праве, – убеждённо заявил Американец, – крепостное право есть гнуснейший пережиток прошлого, совершенно неуместный в наш просвещённый девятнадцатый век. И пока сей пережиток будет существовать, речи о свободе легко сумеют отыскать путь к умам тёмных крестьян.
– А путь к этой свободе непременно должен быть усеян детскими трупами и сожжёнными церквями! – добавил Максим, продевая ногу в стремя.
– Куда вы теперь, отче? – грустно спросил он, оказавшись в седле.
– Не знаю, думаю, раз господь внял моим молитвам и в минуту смертельной опасности послал избавителей в вашем лице, то и дальше не позволит пропасть.
– Знаете, что? Отправляйтесь-ка в Тарутино: там наш кампамент[61], – предложил Максим. – Думаю, вам работа найдётся – очень много пришло молодых необстрелянных солдат, нуждающихся в укреплении духа. Ведь предстоят бои. Отправляйтесь, же, отче, подсобите полковым священникам!
– А что, и то – дело! Здесь меня ничто не держит. На дальнем подворье у разбойников – прекрасная тройка, запряжённая в помещичью коляску, да ещё телеги: будет, на чём доехать!
– Поезжайте прямо по дороге. Вёрст через тридцать сверните и двигайтесь просёлками к Калуге, чтоб не попасться французам. А там уж вас окликнут с наших аванпостов, – посоветовал Крыжановский.
– Так и сделаю, вот только погружу церковную утварь и, помолившись, тронусь.
– Может, помочь с погрузкой? – любезно предложил Американец.