Висельник и Колесница
Шрифт:
– Пусть будет так, – в тон сказал Толстой. И хоть мы с …э-э-э… гражданином не разделяем роялистских убеждений, но, по крайней мере, теперь есть ясность, что перед нами – не вражеские лазутчики, а товарищи по оружию.
– Что будем делать? – спросил он шёпотом у полковника.
– Импровизировать, – ответил Максим, – наши и их жизни нынче расположились на кончике твоего языка.
– Вполне согласен, – удовлетворенно оскалился Толстой.
– Господа! – крикнул он встречным. – Не знаю ваших имен, но искренне верю в вашу, господа, понятливость! Ибо мы возвращаемся
Блеф графа удался как нельзя лучше. Французы приняли их с Максимом за своих и наперебой принялись представляться.
Седой драгун, что первым вступил в разговор, отрекомендовался Николя Трюбле. Следом назвался ладный, среднего роста, с приятным лицом: – Франсуа Аруа де Тер. Третий офицер попросил звать его Редан. Подполковник Кериак, – представился четвёртый.
Крыжановский обвел названых пытливым взглядом. Французы явно ожидали ответных рекомендаций.
– Мое имя Аскольд, – обезоруживающе улыбнулся Толстой. Вернее при свете дня улыбка, может, и смотрелась бы не оскалом, а именно улыбкой – но здесь, на ночном тракте – увы и ах!
– Аскольд Распутный, а это мой компаньон – Дир Гордый!
– Господа, – кашлянул тот, что назвался Аруа де Тер. – Кажется ли вам уместным скрывать имена, коль мы назвались?
– Погоди, Франсуа, – прервал Кериак, и Редан шумно поддержал последнего. – Я, как будто, догадываюсь о причинах скрытности этих господ!
– Не ослышался ли я, – обратился Кериак к Толстому, то есть к Аскольду Распутному. – Вы назвали спутника компаньоном? Значит ли это, что вами движет вендетта?
– Совершенно верно, сударь, – наконец подал голос Крыжановский. Сарказма в голосе Максима хватило бы, чтоб взбеленить столетних туров, – у нас именно то, что вы назвали вендеттой!
Французы, однако, сарказма не распознали или не придали ему значения.
– Тогда всё разъясняется, – кивнул Кериак, – Справедливости ради скажу, что из нас тоже лишь двое назвались своими истинными именами!
– Я заметил, – сказал Фёдор.
– Да?
– Конечно! И поверьте, высоко оценил вашу деликатность. Наверняка, услышав как некто, глухой ночью, посреди чужой и холодной страны декламирует бессмертного Расина, вы решили сделать этому неизвестному соотечественнику приятное, назвавшись именами, звучащими усладой для любого истинного ценителя поэзии.
Аруа де Тер и Николя Трюбле[67] учтиво поклонились Толстому. А тот весело глянул на Максима и коротким жестом очень удачно изобразил, как голодный армеут алчно поглощает колбасу.
– Ваша невероятная догадливость, господин Аскольд, должно быть, открыла и причину, побудившую моих друзей надеть личину? – спросил Кериак.
– Могу лишь предположить, что один у другого потребовал сатисфакции, – подумав лишь мгновение, сказал Толстой.
– И вы пожелали удалиться из города, – подхватил Крыжановский, – чтоб уйти из-под надзора «маленького капрала»[68]!
– Который лишился последнего ума! – плюнул на землю Кериак.
– Ого! – подумал Максим, –
– Который был победителем и отцом своим подданных! – невесело поддержал товарища Редан.
– Вы хотели сказать, кто принудил французов быть счастливыми! – бросил совершенно невинную фразу Толстой. Драгуны встретили эти слова возгласами одобрения.
Максим, не имевший привычки гоняться за литературными новинками, совершенно не уловил тонкой словесной дуэли[69], произошедшей между завсегдатаями Елисейских полей и Толстым. Впрочем, как и все остальные дуэли с участием графа, нынешняя закончилась его полной победой.
Со свойственной беспардонностью, Толстой тут же воспользовался плодами достигнутой победы:
– Боюсь показаться бестактным, друзья мои, но всё же, позвольте осведомиться – в чём суть разногласий, толкнувших вас к… смертельной вражде?
Американец чуть не сказал «к барьеру», чем, несомненно, вызвал бы подозрения у французов. Ведь их обычаи, в отличие от русских, диктовали поединки с использованием холодного оружия.
– Этот твердолобый не желает меня слушать! – легко признал право Фёдора задавать подобные вопросы Трюбле.
– Я – сам хозяин собственной судьбы, а ты – глупец, – мгновенно среагировал де Тер.
Американец переводил взгляд с одного на другого:
– Мне думается, ваши тезки были миролюбивее, и несколько…
– Но они не были братьями, – хохотнул Редан, однако закашлялся под взглядами спутников. Редан выглядел младшим в компании и, несомненно, находился под влиянием остальных.
– Прошу простить, господа, – извинился граф. – Мы стали невольными свидетелями чужой драмы и, видимо, не имеем права злоупотреблять столь щедрым терпением. Разрешите откланяться.
Однако Крыжановский, справедливо рассудивший, что легковерные драгуны при своём возвращении в Москву могут послужить идеальной ширмой для их с графом предприятия, принялся напрашиваться в присутствующие на дуэли, объясняя подобный интерес любовью к фехтованию. Неподдельная искренность слов Максима в данном случае сделала с возражениями французов то же, что делает атака мастера шпаги с защитой новичка. И вскоре дуэлянты русские, присоединившись к дуэлянтам французским, неспешно двинулись к чахлой рощице, где нёс свои невеликие воды Сухой ручей. Именно это место определили секунданты для поединка между братьями.
– Разве это видано, чтоб кровные братья устраивали между собой дуэли, – размышлял Толстой.
Словно прочитав его мысли, Аруа де Тер воскликнул:
– Мы будет рубиться насмерть, господа! Слово чести!
– Пусть меня заберёт дьявол, – глухо отозвался Трюмбле, – если я пощажу этого худшего из сыновей лучшей на свете матери!
Глава 7
Каин и Авель скрещивают шпаги
1 (13) октября 1812 г.