Висельник и Колесница
Шрифт:
– А взрывать – как? Пороховую дорожку вверх по лестнице не протянешь, – засомневался полковник.
– Протянем по полу, насколько выйдет, на конце насыплем большую кучу, в которую с самого верху кинем факел. Вот и все дела.
На том и порешили. Но, когда всё уже было готово к взрыву, и отряд, заперев на засов нижний вход в башню, снова выбрался на крепостную стену, Фортуна в очередной раз сыграла весёлую шутку: к башне, видно за порохом, пожаловали уланы – числом в пять человек. Что станешь делать?
– Огонь! – скомандовал Крыжановский.
Пятеро полегли
– Сдавайтесь, господа! – закричал им по-французски Толстой. – Полковник Радзивилл променял вас на бабу и удрал из замка! Через час-другой крепость падёт, сопротивляться более нет смысла!
– Они солдаты, Фёдор, – мрачно сказал Максим. – А настоящий солдат продолжает драться даже тогда, когда командир выбит из седла. Лучше займись теми, что наверху, в бойницах.
– Ну что ж, сейчас они у меня услышат реквием! – демонически захохотал Американец, и пять раз быстро выстрелил из карабина. – Вот, дьявол, раз-таки промазал!
– Поторопись, Фёдор, а то я слышу, как снизу колотят в дверь порохового склада, – крикнул Максим, разряжая пистолет в первого поднявшегося на стену поляка. – Ежели войдут, останешься без фейерверка.
Толстой, презрев опасность, встал во весь рост и дважды выстрелил, – Готово, mon colonel! Уверяю, минуту-другую они носа не высунут: можно взрывать.
Максим вскочил, но Илья Курволяйнен оказался куда проворнее – припустил к башне, только пятки засверкали. На миг он исчез внутри, и вот уже несётся назад и орёт:
– Щас бабахнет!
Из бойниц по Курволяйнену начали стрелять.
– Давай, братец, давай, – шептали губы Максима.
Бабахнуло от души: уши заложило, а башня раскрылась мартовским первоцветом.
Сорвавшаяся с петель дверь догнала денщика и ударила в спину. Сверху пошёл дождь из камней. Максим, прикрыв голову руками, смотрел на лежащего Илью. Тот не шевелился.
Башня треснула до основания. В торжественном молчании от неё отделился угол и рухнул наружу. В воздух поднялось густое облако красноватой пыли.
Глава 11
Оскал Смерти
13 (24) ноября 1812 г.
Красный замок близ города Мир Гродненской губернии.
Протяжное «ура» донеслось со стороны русских порядков, едва рухнула северо-западная башня, а на её месте образовался внушительный пролом. Тотчас начался приступ: поле перед замком заполнилось бегущими и орущими егерями.
Защитники смешались, их командиры оказались не готовы к разрушению твердыни и подавали противоречивые команды. Назревала паника.
– Я велел сдаваться, а вы посмели ослушаться! – ликуя, кричал полякам Толстой. Укрывшись за выступом стены,
Крыжановский с Коренным откинули дверь и перевернули на спину лежавшего под ней Ильюшку. У того ртом шла кровь. Серые глаза распахнулись и посмотрели на полковника – будто холодными пальцами сдавило горло. Трясущимися руками Максим приподнял голову денщика и пригладил беспорядок в его волосах.
– Вашвысбродь, – прошептали губы Ильи.
Максим замер.
– Что-то холодно, вашвыс… Вы бы шубейку запахнули, не то снова захвораете…
Максим понял, что, оказывается, умеет плакать – крупные слёзы покатились из глаз, живот свело неистовой болью.
– Что же ты, братец? – он хотел сказать нечто большее, выразить истинное чувство, но получилось только ещё раз глупое: «Что же ты, братец?»
Впрочем, Курволяйнен его уже не услышал – незримая армия, что следовала за Крыжановским по дорогам войны, приняла в строй нового бойца. Приняла – и тут же изготовилась к атаке. Крыжановский бережно уложил на камень голову умершего, медленно поднялся с колен и застегнул пуговицу на груди.
Дальнейшее могло бы послужить неопровержимым доказательством того, что ушедший в вышние Сады Мераб Ордена Ассасинов Абу-Гаяс-аль-Кумар пал сражённый не одним противником, но армией. Ибо Максим совершил непосильное для одного человека – обрушившись на поляков, он вмиг очистил лестницу и спустился во двор. Дамасская сабля и изогнутый мерабов кинжал не знали пощады – без всяких угрызений совести били в спину так же легко, как и в грудь. Поляки стреляли, но, если и попадали, то в кого-то невидимого, а не в полковника.
– Вот дьявол, наш дружочек, кажется, рехнулся! – воскликнул Толстой. – А я, грешный, никогда, собственно, в ум и не приходил – чего же сижу?! А-а! Где наша не пропадала, авось, и на этот раз пронесёт!
Расстреляв последние заряды, граф повесил за спину карабин и устремился вслед за компаньоном, на ходу обнажая саблю. Леонтий Коренной с Плешкой не отставали от Американца ни на шаг. Александр Ленуар в одиночестве остался на стене. Окинув взглядом картину смерти и разрушений, он грустно вздохнул и пошёл догонять остальных.
Откуда-то из дымящихся развалин выбрался Франсуа Белье. Вид ученика Прозектора ужасал: с ног до головы в пыли, лицо с вынужденной полуулыбкой и следами близкого знакомства с кулаком Крыжановского; разметавшиеся жидкие волосы и наполненный растерянностью взгляд; в руке – шпага.
Какие мысли роились в голове «милосердного братоубийцы»? Возможно, его томило раскаяние за подлую жизнь, и в душе он мечтал совершить нечто полезное, как недавно в прозекторской? Или, наоборот – хотел отомстить Максиму за свёрнутую набок челюсть и ударить в спину? Увы, означенные вопросы так и не нашли ответа – рядовой лейб-гвардии Финляндского полка Леонтий Коренной задаваться ими не пожелал, а, шагнув в сторону, коротко повёл снизу вверх штуцером с примкнутым к нему кортиком.