Висельник и Колесница
Шрифт:
– Крепка иконка-то, коль выдюжила против этакой махины, – граф кивнул в сторону поваленной статуи. – За что она хоть зацепилась?
– Не помню, как на латыни, но по-арабски это будет – «зуб», а по-русски…, – Максим указал клинком на выступающую часть статуи, однако закончить мысль не успел – Американец разразился истеричным смехом, который, несомненно, диктовался только что пережитым потрясением.
Смех перешёл в приступ кашля, Толстой раздражённо топнул ногой, а затем отыскал коварную стреляющую шпагу.
– Полюбуйся, Максимус!
Крыжановский слышал о подобном,
– Как-то у меня завёлся интересный экземпляр – кинжальчик, скрещенный с пистолетом, – продолжил Американец. – В карты выиграл, а через месяц проиграл с тем же успехом. Но давешнему кинжалу до этого изобретения – дальше, чем от Камчатки до столицы. Забрать бы трофей да таскаться неохота!
Граф отбросил шпагу и подошёл к раздавленному статуей. Носком сапога сбил с эзотерика маску.
– Так я и думал – это не кто иной, как господин лекарь, он же Ментор, он же Гроссмейстер! – Фёдор криво ухмыльнулся. – Весьма дешёвый трюк – выставил вместо себя чучело в эллинском шлеме, чтоб иметь большую свободу действий…
– Погоди, может, это и не Гроссмейстер вовсе, – усомнился полковник.
– Он самый и есть! Голос бестии мне ещё с Москвы запомнился. Нынче же, когда мы с тобой разошлись в шахтах, я забрался в пустую запертую комнату и только занялся замком, чтоб выбраться в коридор, как тут – шаги, бряцанье шпор и голоса. Думаю, хорошо, что не успел сломать замок…, прислушался и что ты думаешь? Целая полемика в коридоре развернулась на тему – убивать или не убивать Елену. Знакомый голос, – граф указал на мёртвого эзотерика, – кричит: «Она или Орден!» А другой голос, видно того, бледного, возражает. Честно скажу – я здорово растерялся и пожалел, что тебя рядом нет: вдвоём был бы шанс отбить девчонку, а так… Между тем, за дверью началась потасовка, потом шум удалился и я вышел наружу. Дальше – стрельба, я за колонной спрятался и тихой сапой двоих сзади подстрелил, А этот, в маске, всю дорогу командовал, да своих подзадоривал на улан кидаться. Ежели б не он, не было бы сражения.
Только граф закончил, придавленный идолом эзотерик открыл глаза.
– Ба, и этот ожил! – в весёлом удивлении воскликнул Толстой.
– Вы разрушили то, на что потрачено столько сил, над чем трудились величайшие умы человечества! – отчётливо произнёс алый. – Так пусть же ваша варварская страна станет преемницей революционного духа. Не просвещённая Франция, но дикая Россия послужит местом, где взойдёт заря свободы. Бавель[191] восстанет, чужак! И снова Башня возвысится над землей рабов! Таково моё последнее слово! Слово Гроссмейстера Ордена Башни!
Толстой поднял шпагу, чтоб приколоть мракобеса, но тот пустил ртом кровавые пузыри и помер сам, без посторонней помощи.
– Подозреваю, они сговорились! Что Лех Мруз, что его заклятый враг – Гроссмейстер, – возмутился Толстой. – Будто нельзя молча отойти в мир иной – обязательно надо битый час нести околесицу! Ежели ещё заговорит голова того негодяя,
– Однако же, пора в путь, – остановил готового и дальше разглагольствовать компаньона Максим. – Отдохнули, и будет.
Поцеловав спасительную иконку, Американец зажёг свечной огарок и первым устремился через открытый проём в подземелье.
Быстро спускаться по ступеням не выходило – всякий раз, как ускоряли темп движения, гасла свечка. Неуклюжие попытки Американца рукой защитить крошечный огонёк от сквозняка не приводили к успеху. Наконец, достигли подземного коридора. Оказалось, что ходов не два, как было в прошлый раз, а четыре. Между тем, свечной огарок доживал последние минуты, грозя оставить компаньонов в кромешной тьме, кишащей ловушками и тварями, наподобие милейшего господина Прозектора.
Стоило лишь о нём вспомнить, как Простой Батист поспешил немедленно напомнить о своём присутствии: ужасающий рёв, пронзивший тьму подземелья не оставлял и тени сомнения в том, чья глотка его исторгла.
Максим поёжился, а Толстой, наоборот, радостно возопил:
– Прекрасный ориентир! Нам налево, mon colonel, доберёмся до прозекторской, а там рукой подать до кельи Ленуара. Только смотри под ноги и не забывай про ловушки.
Свеча вскоре погасла, но компаньонов безошибочно вёл вперёд громкий голос Отто Шнорра:
– Ехидна! Последний раз спрашиваю: зачем задушил пытуемого? Пожалел братца или же решил помешать ему выдать нечто важное? Отвечай!
Вскоре стал виден свет, исходящий из распахнутой двери, а также слышен голос Франсуа Белье, исступлённо лепечущего:
– Учитель, вы не можете поднимать руку на человека благородной крови! Остановитесь, учитель!
– Врёшь, ничтожный! Не бывает никакой благородной крови. У всех кровь одинаковая: одного цвета, вкуса и запаха! – продолжал бушевать Прозектор. – Мне ли не знать?!
– Слушай, брат Теодорус, – тихо прошептал Крыжановский, – Давай задержимся и прикончим Батиста, а то не по себе становится, когда вокруг темно, а где-то там бродит этакое чудовище.
– Трудно спорить, – ухмыльнулся Толстой.
Прозекторская встретила невыносимой вонью. В воздушных шахтах она почти не ощущалась, здесь же – аж глаза слезились. Сам ли хозяин помещения источал сей запах или так пахли останки его многочисленных жертв, выяснять не хотелось.
В углу, в жалкой позе, скрючился Франсуа Белье, а над ним угрожающе навис кошмарный учитель с плёткой в руке.
Простой Батист был слишком занят, чтобы заметить гостей, зато это не преминул сделать его нерадивый ученик. Глаза Франсуа округлились, а челюсть отвисла.
Максим приветливо улыбнулся французу, а Толстой даже сделал ручкой, после чего для привлечения внимания хлопнул дверью.
Отто-Бомбаст-Батист Шнорр медленно повернулся на звук.
– Привет тебе, о, зловонная туша! – поприветствовал палача Фёдор. – Стали доходить слухи, что ты интересовался нами, вот мы и решили зайти…
– Это те самые лазутчики из Москвы! – взвизгнул Франсуа.