Висенна. Времена надежды
Шрифт:
Потом Ратин выпрямляется. Трогает постаревшего вороного каблуками. Конь окунается в дорогу; плывет сквозь воздух, словно налим сквозь ряску. Вот перешел на рысь; вот сухая земля взрывается под копытами, и жеребец несется галопом.
Спарк смотрит вслед. Молодость отмеряется от рождения, а старость от смерти. Время давит на жизнь с обеих сторон, выковывает — будущим по прошлому — острое лезвие настоящего… Наместник снова опускает ладони на гладкий Пояс. Думает, что хорошо бы осмотреть верхнюю площадку. Поворачивается, забрасывает на руку синий плащ и двумя прыжками взлетает ко входу в Башню.
Под башней текла бесконечная железная река. На солнце ярко блестели копейные жала, почти так же ярко — шлемы, и куда тусклее лакированные кожаные
Князь провожал полки легендарным орлиным прищуром. Рысила знаменитая конница: легкая, «утро псового лая», смело идущая в огонь, воду и на копья; чье назначение — перед боем совать головы во всякую дырку ради разведки; в бою — вертеться вокруг врага и вырубать все, что движется вне сомкнутого строя; а после — гнать и резать бегущих. За ними, в чешуйчатых «караценовых» панцирях, таких тяжелых, что на спине вместо металла оставляли только перекрещенные ремни — конница обычная, «день помощи», мастера сабельной рубки, молниеносных сшибок; славные тем, что ни разу еще не уступали поля — никому и никогда за всю полутысячелетнюю историю Княжества. Наконец, неспешным шагом на тяжеловозах-лошадях, выворачивая камни из дорожного мощения — «вечер потрясения», ударная конница с четырехростовыми копьями, закованная до глаз — и кони, и люди. Эти шли недалеко. В осаде и приступе от них толку не ожидалось, так что Князь вывел их на парад — просто полюбоваться и потом вернуть в казармы. Чтобы колонны в походе не налезали друг на друга, разным частям назначили разное время выхода и разные дороги. После прохода конницы дорога оставалась пустой, и Князь мог подумать.
Великий Князь ТопТаунский чувствовал свою скорую смерть, и, провожая полки, думал не о том, каким останется в людской памяти — это он мог спросить у любого доносчика тайной службы, чего тут гадать! — а вспоминал день, когда седой отец впервые показал ему сверкающую и блестящую стальную змею, великого дракона войны. Тогда войско уходило на запад, останавливать спустившихся с гор кочевников. Шла только конница, и князь навсегда запомнил восхищение перед отлаженным, выверенным инструментом, каким для его отца было войско… В конце-то концов, мужчина прежде всего — воин; а все остальные занятия для него выдумали те, кто боится идти в бой! Князь долго еще сопел, подбирая ответы оставшейся во дворце старшей дочери. Младшая с ним почти никогда не спорила: хочешь воевать? Ну, тебе виднее, батюшка, на то ты и князь. А старшая допекла до того, что даже сейчас, на параде, Великий Князь искал себе оправданий — за то единственное, что любил и умел делать.
Наконец, показалась и пехота. Сперва шли копейщики. За ними — мечники. На спинах они несли только щиты. А дорогую броню везли на телегах, вместе с припасами. Но Князь был уверен, что с переходом рубежа воеводы заставят всех влезть в железо, несмотря на жару. Он так давно и так тщательно отбирал себе воевод, так старательно их испытывал и учил, что не мог даже представить себе никакого небрежения с их стороны.
Прокатились упряжки стеноломных и осадных машин. Князь предпочитал собирать и пристреливать их загодя. Не всегда на месте найдешь хороший лес, да и время дорого!
Прошел замыкающий полк, охраняющий обоз и машины. Некоторое время тянулись отставшие; снимали оцепление городских улиц. Зрители начали расходиться. Князь тяжело ступал по галереям, думал: «Хорошо еще, не под руки ведут» — смотрел вниз, на узкие путаные улочки, после солнечного простора башни казавшиеся темными и даже на взгляд холодными. Как вода.
Вода кипела в каменной наброске. Медведи-Соэрра поставили дело широко и очень скоро наломали столько камня для Волчьего Ручья, что смогли даже часть оставлять возле реки, для выделки гладких плит. Хвалились следующим летом поставить мастерскую для фигурной работы по камню, и просили на то строевой лес — сделать большое колесо водяной мельницы, от которой хотели дать привод на шлифовальную машину.
Спарк обещал, кивал, соглашался. Прыгал туда и сюда по отмели. Добрую половину скальных выходов медведи просто срубили, и берег заметно выровнялся. Правда, съезд к парому все равно остался один. Зато теперь наместник мог совершенно
Опоясанный составлял проект две октаго. Плавал туда и сюда на пароме, промерял глубину. Гонял ныряльщиков в холодную воду: какое там дно? Какой грунт? Заставил медведей устроить два створа и промерил скорость течения, записав себе для памяти, что надо будет повторить замер весной в паводок. Велел поставить по обеим сторонам переправы, на отмелях, каменные стелы с выбитой линейкой: водомерные. Думал даже учредить постоянный пост, ради наблюдения за рекой — но решил пока что ЛаакХаарцев за хвост не дергать. Пусть думают, что перемены на Тракте их не касаются. А потом, в один прекрасный день, подойдет караван с готовыми кружалами Кружала — досчатая опалубка по форме арки, применяется в кладочных работах. и цементом. Песка в реке завались; щебня от каменотесов осталось море, не то — еще набьют, чай, не статуи вырезать. Наскоро отсыплют пару грядок, волноотбойников. Чтоб течением раствор не вымывало. Поставят опалубку: простые ящики. И зальют опоры через десять метров, прямо в воде — бетон от воды только крепче делается. Через две октаго бетон схватится. Поставят опалубку арок. За зиму перед тем можно даже какое-никакое армирование отковать, чтобы от усадочных трещин защита была… И знай себе, укладывай бетон. Весной начнут, а к осени уже будет мост, который на такой широкой реке — лучшая защита: снял настил на крайних пролетах, и оказался на рукотворном острове; вода и рыба под рукой, никакая осада не страшна. Можно не спеша, обычным порядком, стены и дома строить.
И появятся у Леса целых два города на Тракте. Со стороны ГадГорода — Волчий Ручей, а со стороны ЛаакХаара — Мост. Ради такого дела Пояс на второй срок получить — легко!
Только для подобного строительства надо собрать одних строителей столько, сколько сегодня во всем Волчьем Ручье жителей нету. И всем им надо будет что-то есть. И землю придется отводить за мостом. И денег, на оплату охраны. И с ЛаакХааром придется познакомиться подробней. И, главное, цемент научиться делать в таких количествах, чтоб хватило.
Словом, тут на следующие десять лет занятий хватит, и еще останется.
Стоп, сказал себе Игнат. Ну там город, ну там край, ну там Пояс…
А как же Ирка?
Четыре восьмидневки спустя Ирина Мятликова въезжала под своды ГадГородской пошлинной башни. Карие глаза девушки были сухие и спокойные, как стекло. Отплакала. Ладно еще, с языком повезло. Хотя, Ирина никогда нигде не слышала и не читала, чтобы путешественник в новом мире начинал совсем уж с чистого листа…
Первые несколько ночей было страшно. Привяжут к телеге, изнасилуют скопом, а потом рожай? И прости-прощай фигурка точеная, улыбка на лице да кожа свежая. Что уж там про маму с папой вспоминать!
Здесь тоже повезло: купец что-то долго объяснял про ее глаза. И вроде как про человека с такими же глазами — насколько Ирине удалось понять. И чем-то этот кареглазый парень купцу в давние времена крепко помог. Настолько крепко, что Ведам Таран, лишь предположив в Ирке родственницу «того парня», согласился бесплатно везти ее, куда захочет, да еще и кормить всю дорогу. И даже обеих подружек вместе с ней. Естественно, девушки считались почетными гостьями. Не то, что к телеге привязывать — в их сторону лишний взгляд опасались бросить, явно боялись задеть неосторожным намеком.
Решив поставить свечку неведомому кареглазому благодетелю, подруги тут же стали выяснять, как в округе дело обстоит с центрами культуры. И выяснили, что таковых немного. Конкретно, в паре дней пути назад, к югу — какой-то Волчий Ручей, новостроенный городишко. Вроде как райцентр. Или, переводя на привычные мерки, головная усадьба большого колхоза… Ирка туда сразу не захотела. А к северу, восьмидневка ходу — ГадГород, несмотря на свое издевательское название, большой, культурный и торговый. Насколько Ирина могла сравнивать, что-то вроде Новгорода в пору его расцвета. Только лучше, потому как лет пятьсот его никто не завоевывал.