Вишнёвый луч

Черникова Елена Вячеславовна

– Представь себе. Писатель молодой, талантливый. Фамилия? Иванов.

– Крепко, - кивает бабушка.
– И что?

– У него есть рассказ - "Любовники".

– Прекрасно. "Любовники" Иванова. Дальше.

– Он любит её - не смейся!
– вот уже десять лет. Она замужем, он женат. Непреодолимое препятствие. И вот...

– Фабула просто феерическая. А сюжет?

– Вот-вот. Он, наконец, доводит её до решительных намерений, снимает спецквартиру...

– Лучше бы купил, - комментирует бабушка, - если уж десять лет ждёт.

– А может, и купит. У них уже всё на мази. Но дело не

в этом. Он, понимаешь, так любит и хочет её, что ночью, в ожидании свидания, когда её ещё нет с ним рядом, он греет пол! Брюхом.

– Чтоб у неё ножки босые не замёрзли?
– уточняет бабушка.

– Правильно. Ты что - читала?

– Нет, не читала. А по нагретому брюхом паркету - ходила.
– Бабушка закуривает сигариллу.

Я сникаю. Хотела потревожить её - её!
– воображение. Эта ведьма всё угадывает наперёд. Всегда-всегда. Если бы герой Иванова купил даме не рояль, а барабан или арфу, для нестандартного развития любовного сюжета, бабушка предугадала бы ход, но пояснила, что рояль удобнее для любовной встречи, нежели барабан.

Но арфа хороша тем же, чем виолончель: музицирующая дама непременно раздвигает ноги. У мужчины кружится голова: вечер, зимняя стужа за окном, натопленный паркетный зал, простор мерцает свечными всплесками, женщина обнажена, ей тепло, она играет на арфе или виолончели, раздвинув беспомощные колени, а её возлюбленный лежит рядом на полу, животом вниз - греет ей дорожку на ложе любви.

Прочитав мои мысли, бабушка продолжает:

– Дальше и расписывать всё это нельзя. Никак. Что ещё может произойти? После арфы, после струящейся призывной мелодии, змеино сжимающей его душу и всё-всё тело... Даже не вздумай описывать их финальный акт. Занавес - немедленно после арфы с ногами.

– У Иванова дама приходит утром. Снимает одежду. Он ждёт её в постели. Счастливый конец многолетних мук.

– А она зубы почистила?
– бабушка верна правде жизни.
– Ты читала письмо Наполеона к жене? Цитирую: "Я еду: не мойся!". Настоящее французское блюдо. Женщина в собственном соку.

– Ну бабушка!!!
– я тоже закуриваю.

– Ха-ха. Давай сначала. Про любовь. Несчастные закомплексованные придурки с их паркетно-половой страстью отменяются.

– У Иванова очень хороший рассказ, бабушка! Это ты всё опошляешь! Ты губишь литературу!

– Туда ей и дорога. И рассказ у Иванова - отменный. Искренний. Такой надёжный человек! Такой трепетный. На таких обычно катаются в хвост и в гриву. Он женат?

– Конечно, - отмахнулась я.

– Откуда знаешь?

– От него лично. В буфете рассказывал. За чаем.

– Значит, за пивом.

– Да.

– Конечно, да, - успокоилась бабушка. Ей важно быть правой. Как ребёнок, развлекается своей вечной правотой.

Иногда её всеведение меня бесит до ярости. Тут же вспоминаю багровую ярость у Джека Лондона в "Куртке". За подробностями можете обратиться и к другому переводу этого романа - под названием "Звёздный странник". В любом случае найти этот текст вам будет очень трудно: его скрывают от человечества.

Словом, я бешусь - от бабушки до джеклондоновой багровой ярости, - а это смертельно опасно.

Справочно. Роман "Куртка" ("Звёздный странник") так же не воспринимается всерьёз, как "Серафитус" Бальзака.

Эти романы - последнее, что сообщили великие мастера людям. Это завещания. Написаны - оба - в невозможных, неапробированных, нелегитимных манерах. Ну не могли эти писатели, с точки зрения образованных современников и даже потомков, впасть перед смертью в столь откровенную религиозность! А куда же девать гуманизм? А величие человека? А туда. Посему забудем о последнем слове мастера и не включим даже в собрание его сочинений.

Горькая участь. Цирковой актёр, навсегда вляпавшийся, например, в амплуа второго рыжего, и тот страдает меньше, чем признанный писатель, крупно проработанный критикой и литературоведением при жизни. На один-единственный абзац - последний - у критики чаще всего не хватает духа.

А нужен абзац такого, например, содержания: "Незадолго до кончины автор понял, что всю жизнь занимался ерундой и безделицей, и попросил у человечества прощения за этот незапланированный обман. Просьба о прощении вылилась в трепетный, яркий, волнующий душу текст, - ослепительно красивый... Конечно, он не был понят. Как в России - Гоголь. Зачем было жечь второй том "Мёртвых душ"?
– возмущаются невежды. Почему не оставил материала литературоведам - покопаться в строчках, порасшифровывать намерения, проследить за - якобы - истинным ходом чувств и мыслей автора!..."

Так не пишут. Последнее озарение, вишь, отменяет предыдущее творчество. Ах, почему бы Джеку Лондону не начать с "Куртки", а Бальзаку с "Серафитуса"!.. А так - литературоведам приходится выдумывать, лакировать и замалчивать действительное положение вещей. Ненавижу литературоведов. Ух!

– Всё?
– бабушка возвращает меня в ХХI век.
– Вечно у тебя болит душа за других!..

– Это у меня болит - за меня! Я не могу терпеть такую страшную несправедливость. Обычная лень и трусость - правят бал в литературе, как в науке. "Всем известно, что..." И поехало. Прямо как в манипулятивной журналистике.

– У меня есть знакомый врач-психотерапевт, психоаналитик, спортсмен, хороший человек. Очень хорошо лечит от борьбы за справедливость. Это его специализация. По всему свету на вызовы летает. Порекомендовать?

– Нет, я сама.

Бабушка облегчённо выдыхает сигарилловый дым: ей не придётся объяснять врачу, кто такая неродная внучка.

Джованни положил руку на рукопись.

Эта рука уже ничего не причинит этой рукописи. Они расстанутся навсегда, что немыслимо и больно.

Порвать серебряную нить, войти в серебряную квадригу и полететь за серебряные облака, куда уже ушла графиня Мария Аквино, унеся за собой всё, что вызывало чувства.

Рука покоилась на бумаге, как на голове уснувшего новорождённого младенца. О, если б этой руке удалось встретить хотя бы одно утро на коже Марии...

Зато теперь - книга. Гутенберга ещё нет, ему только-только подбирают родителей, а книга есть.

Трудно, конечно, написать сто "побасенок, притч, историй, которые... на протяжении десяти дней рассказывались в почтенном обществе семи дам и трех молодых людей..." - сто! Это много для европейца, несмотря на Ренессанс. Даже по бесконечной ветвистости любви сто сплетен - много. На это нужно изрядно фантазии. Тс-с-с, но и опыта...