Вишнёвый луч
Шрифт:
Учебник медленно накрывался медным тазом.
Зачем его писать, пока свобода слова - третьестепенна? Я возмутилась до глубины, так сказать и хм, души; переоделась в седативное вязаное платье и опять пошла к бабушке. А куда ещё?
Мне светила безработица. Мало того что нет никакой свободы слова (вообще нет, в природе, не изобретена, невозможна и т. д.), так они ещё обсуждают её! Конечно, видимый мир незримо вышел из-под контроля человека, виртуализировался, но в некотором возрасте уже можно и понимать это! (Всё сказанное сейчас
Я ненавижу иронию. Она тут кругом разлилась, как мародёрство после цунами. Я трудоголик, а работать возле постмодернистов! ужас в ассортименте. Как быть? Ирония оскорбительна и даже преступна, если объект её - Родина.
Бабушка! Бабушка-а-а-а!
Джованни хотел покоя, как вода - рыбу.
Рукопись дрожала на скатерти, до столешницы протирая вишнёвый бархат, будто впечатывалась в тело стола и просила его: я буду твоей душой, только не отпускай меня. Давай жить вместе. Ты и я. Стол и рукопись. Тело и душа. Давай?
Джованни смиренно поглядывал на эту самодеятельность и упивался короткой временной властью: не перестанете перемаргиваться, перешёптываться, - в печку! Душеприказчиком будет печка. Я ваш отец, а вы мои выдумки. Цыц!
Рукопись громоподобно чихнула на создателя. Джованни даже не удивился.
Картины - живые. Смотришь и чувствуешь, как Бог вёл руку этого художника.
Рукопись тоже картина, живая. Сюжеты живые. И все, кто прочитают эту рукопись, будут словно рядом постоявшие, настоявшиеся у картины, и будут всё делать, как там написано, в этой бессмертной книге. Вот он, секрет искусства. Единственный. Просто власть.
Литература - вид кратофилии...
ЗА ЧАЕМ
Она пила зелёный чай из дорогих листовых шариков, листала Конституцию России, курила сигариллу.
– Всё ходишь? А дело? Написала учебник?
– Не могу, - проскулила я.
– Наши граждане хотят жить без права на свободу слова. И мысли! А журналисты у них об этом спрашивают и не извиняются.
– Правильно хотят, - одобрительно кивнула бабушка.
– Зачем эти глупости? Думать вообще вредно. Можно что-нибудь выдумать. А уж потреблять продукты чужих выдумок - извращение. Ты помнишь, что писала Цветаева о читателях газет? Жёсткие стихи, очень жёсткие. Хочешь, прочту?
– Нет. Я недавно читала, из архивов, её заявление в Литфонд с просьбой принять на какую-нибудь работу. Судомойкой, уборщицей...
Бабушка фыркнула:
– Тогда, прошу любить, у лукоморья дуб зелёный.
– Тоже ведь самоубийца.
– В каком-то смысле - да, - согласилась бабушка.
– "С тех пор как экзистенциалисты открыли, что человек смертен, нас уже трудно чем-нибудь удивить", - согласилась и я.
В полном согласии мы примолкли. С бабушкой легко молчать. Она столько помнит! "Сначала трижды подумай, а потом промолчи". * Это про неё.
Я успокоилась.
___________________________________________________________
* Анри де Ренье, французский писатель (1864-1936).
__________________________________________________________
Через полчаса.
– Бабушка, дай совет: как очистить нашу страну от скверны?
– Элементарно. Надо закрыть границы и открыто разрешить психоаналитические пытки. Все уедут.
– Как же все уедут, если закрыть?
– Как положено.
Вот и поговори с ней. Она дожила до сладостных лет, когда может не объяснять, не повторять и не оправдываться. Мне кажется, иногда бабушка смеётся надо мной.
– Ну что ты, какой смех!
– обижается бабушка.
– Вот тебе сколько лет?
– Ну...
– отвечаю я.
– Сорок плюс-минус десять-двадцать...
– А мне, скажем, восемьдесят. Или девяносто. Не меньше. И я не бегаю на свидания. Представляешь, сколько времени освободилось?
– Да. Вполне. Представляешь, если бы ты была моя законная, родная бабушка?
– мечтаю я.
– Это ни к чему. Обойдёмся лестничной близостью. Люблю соседей.
– Бабушка, дай чаю, пожалуйста.
– А ты попроси, как следует.
– Опять историю рассказывать?
– волнуюсь я.
– Надоело!!! Доколе! Я не могу каждый день!
На всякий случай картинно багровею лицом.
– Не вопи. Тебе работать надо непременно. Работники словесности не имеют права простаивать. Отсохнет - и всё. Вон Горбачёв по радио "Свобода" выступает. Работает. Представляешь? Бывший генсек - по вражеской станции. А ты хоть у меня выступи, не ленись.
– Ты начни, я после, - прошу я.
– Я очень много знаю. Ты уснёшь.
– Поговори о политике - на ней проснусь.
– Не-ет. О политике с тобой опасно, ты нервничаешь, и чай разольёшь.
– Бабуль, меня уже никто не опекает, никто не холит, не лелеет. Я всем кажусь неисправимо взрослой. Даже Петру моему. Так хоть ты! Отдушина! одна...
– Ты плачешь каждый раз. А я тут вытираю, - она кольнула меня серыми, с проголубью, испепеляюще молодыми глазами.
– Ну ничего, будет тебе восемьдесят, когда ничего дорогого, кроме воспоминаний...
– Ну не прикидывайся, ну хватит, я больше не буду.
– Рассказывай, - повторила бабушка и погасила всполохи очей.
У неё цвет радужек зависит от настроения. Серые - сталь, холод, тишина, безразличие, покой. Голубые - радость, хмель и душевность. Всё это я изучила. Но вот смешанные глаза - я не всегда понимаю, поскольку процент оголубления серого круга всегда разный. Один раз посмотреть в её голубеющие глаза - это незабываемо! Иногда это медленное, торжественное заполнение, вытеснение холодного тона тёплым. А порой - внезапно - ах!
– и глаза голубые, без перехода. Вы видели такое? Невероятно.