Виски со сливками
Шрифт:
Может, они давно умерли? Вообще-то он был не питерский, а откуда-то то ли из Свердловска, то ли из Сургута.
Мне стало грустно. Вот ведь как получается: умер человек и никого после него не осталось.
Женат он не был, детей не народил, фирма перешла к двоюродному брату. И почему я, идиотка, не родила от него ребёнка? Память бы осталась… Но, с другой стороны, что бы я сейчас делала с ребёнком? И кто бы из мужиков стал меня содержать? Нет, кто-то, конечно, стал бы, но младенец был бы осложнением.
В это мгновение мне очень захотелось ребёнка от Сергея, вообще впервые в жизни захотелось
Из раздумий меня вывела спешащая по центральной аллее фигура. Я бросила на неё беглый взгляд — и тут же моя мысль заработала в другую сторону. По центральной аллее к выходу спешил Волошин.
Так, Олег Николаевич, куда же это вы, интересно? Вернее, откуда? Кого навешали? И почему один, а не в сопровождении охраны. Небезопасно одному-то по кладбищам разгуливать, да и вообще где угодно.
Мне, правда, тоже было небезопасно. Но меня вряд ли кто узнает в таком виде. Разве только мать и признала. Я сама себе казалась незнакомкой в зеркале, тем более, в зеленом наряде… Тьфу, как я ненавижу этот цвет. Лягушка какая-то.
Волошин скользнул по мне взглядом — я шла по параллельной аллее, в пяти рядах могил от центральной — и пошёл дальше. Он меня не узнал. Какая-то рыжая девица в зелёных джинсах и пиджаке, причём с широченными плечами. Ну разве кто-то мог сказать, что это Наташа Перепелкина? Да ни в жизнь. Времени мало остаётся до встречи с остальными. Сейчас посижу минут десять-пятнадцать у Сергея да поеду. Не люблю, когда меня кто-нибудь ждёт, и сама терпеть не могу дожидаться кого-нибудь или чего-нибудь.
Я подошла к огромной мраморной плите, возвышавшейся над мраморным надгробием. «Спи спокойно, Серёга, мы тебя не забудем». «Серёге от верных друзей». А сколько здесь было венков когда-то…
Я опустилась на скамеечку и посмотрела на выбитый в мраморе портрет.
Слезы навернулись на глаза. Где ты сейчас, милый? Дура, тут же сказала я себе, ты прекрасно знаешь где. Котлы чистит или в них варится. Не с ангелами же беседует. Хотя я никогда не знала, чего ожидать от моего предыдущего. Он был непредсказуем и способен на такое… Мог выторговать себе место и в раю.
Я смотрела на портрет Сергея и вспоминала, как могли смеяться его глаза, как смотрели на меня с любовью… Как мне тебя. не хватает, Серёжа! Все бы отдала, чтобы тебя вернуть… Свою молодость, красоту, как девушка из восточной притчи, поясняющей, почему восточные женщины закрывают лицо до глаз.
Правда, там героиня пожертвовала своей красотой, чтобы спасти сестру…
Я поняла, что не могу больше смотреть на его портрет. Чтобы не разрыдаться, я опустила глаза и уставилась в одну точку. Какое-то время я, пожалуй, ничего не видела, потом мой взгляд стал осмысленным, и я заметила что-то беленькое в узкой щёлочке практически рядом с землёй. Из мраморной плиты торчал кончик какой-то бумажки. Или это мне кажется? Может, крыша съезжает? Я протянула руку и длинным ногтем потянула за кончик. Из щели показалась тонюсенькая бумажная ленточка длиной сантиметров пять.
Серёга меня услышал? Прислал привет из преисподней? Зовёт в гости? Или на постоянное место жительства? Какие-то идиотские мысли проносились у меня в голове.
Я развернула бумажку.
Это ещё что за новости? Кто кому пишет? Серёга из преисподней? Или друзья его предупреждают, кому встречу готовить, котёл почистить?
На всякий случай я быстро огляделась. Черт знает, что это за бумажка и кому она на самом деле адресована. В любом случае, не стоит, чтобы кто-то видел, что я её нашла. А то ещё появятся лишние проблемы. У меня их и так выше крыши.
Вокруг не было ни души, пели птички, лёгкий ветерок слегка трогал кроны деревьев. Я сложила бумажку точно так же, как было вначале, всунула её в щель и стала осматривать землю вокруг могилы.
Дождя давно не было, так что грунт был сухим, и следов на нем не было видно. Приехала бы на пять минут пораньше, увидела бы, откуда шёл Волошин. Меня раздирало чисто женское любопытство. С моим предыдущим они были знакомы.
Но с другой стороны, сколько тут бывших знакомых Волошина лежит? Да каждый второй. К кому угодно мог заезжать. Вот только зачем? Сентиментальностью Олег Николаевич никогда не отличался. Он мог присутствовать на чьих-то похоронах, но ничего подобного в это время не происходило. Оставался один возможный вариант — деловая встреча. Но вот с кем? Кто мог назначить Волошину деловую встречу на кладбище? Или он сам кому?
Я опять погрузилась в раздумья, из которых на этот раз меня вывел весьма специфический запах перегара. Я подняла голову. Справа на тропинке стоял потрёпанный, давно не бритый мужичонка со свисавшей изо рта «беломориной».
Это ещё кто такой? У меня в голове промелькнуло множество мыслей.
Кстати, нашёлся ещё один возможный ответ на мучивший меня вопрос: Волошин мог встречаться с могильщиком. Ну например, чтобы попросить устроить кому-то «двойное дно». Только не стал бы Волошин сам об этом договариваться.
Я глядела на мужичонку, он — на меня. Я не произносила ни звука, не представляя, что сказать, да и вообще стоило ли начинать с ним разговор?
Мужичонка первым нарушил молчание.
— Все ходишь к нему, — заявил он. — Сильно, знать, любила.
Мужичонка констатировал факты, а не задавал вопросы. Он что, тоже меня узнал? Но я-то его видела впервые. Я решила разобраться.
— А вы тут часто бываете? — поинтересовалась я.
— Каждый день, — ответил он и попросил:
— Можно я присяду с тобой? Ноги чегой-то побаливают. К дождю, наверное. У меня всегда перед дождём болят.
— Садитесь, — разрешила я.
Почему-то мне не хотелось прогонять его. Жалкий он был какой-то. Не могу объяснить, но у меня что-то шевельнулось в душе при виде этой человеческой особи. Помочь ему как-то захотелось. Хоть что-то доброе для него сделать. С виду совсем опустившийся, бомж, но каким-то непонятным образом располагал к себе.
Может, что про Волошина скажет? Видел, наверное, куда тот ходил. Если, конечно, Олег Николаевич не с этим типом встречался. И не по мою душу.
— Спасибо, дочка, — заявил мужичонка, опускаясь на край скамеечки. Он старался меня не запачкать. — Вот ведь ты какая: тебе ведь неприятно, а все равно разрешила. Эх, все мы — люди, все мы — человеки. Я сказал, что у меня ноги болят, и ты меня пожалела. Выпить хочешь?