Вист: Аластор 1716
Шрифт:
— Так много?
— Да, так много! Я их сделала, а ты их продашь — и не забудь принести назад всю проволоку, какая останется.
— Откровенно говоря, было бы в высшей степени неудобно...
Скорлетта попыталась ответить яростным жестом, но, будучи отягощена связками, смогла лишь беспомощно поднять и опустить локти:
— Ты и Джантифф — два сапога пара! Я твердо намерена поехать на пикник, и Танзель поедет со мной, ясно? Либо плати за ее жранину, либо помогай продавать шары!
Эстебан
— За что мне такое наказание? Ни минуты покоя! Давай сюда свои шары, чтоб они провалились! Их еще пересчитать надо.
Пока Эстебан и Скорлетта считали шары и ругались, Джантифф присел на диван, отличавшийся от всех, какие он видел в других квартирах, прочной высококачественной обивкой с контрастными оранжевыми, коричневыми и черными геометрическими узорами. Вся остальная обстановка квартиры Эстебана также свидетельствовала об умении и привычке жить со вкусом. На тумбочке у дивана Джантифф заметил камеру, показавшуюся ему знакомой. Он поднял ее, внимательно рассмотрел и положил в карман.
Скорлетта и Эстебан закончили подсчет.
— Ты зря думаешь, что Кибнер спит и видит, как бы ему пострадать на благо ближнего, — говорил Эстебан. — Он возьмет не меньше тридцати процентов выручки.
— Грабеж среди бела дня! — отчаянно, страстным контральто воскликнула Скорлетта. — Я берегла каждый талон, во всем себе отказывала, работала каждую свободную минуту — а ты и пальцем не пошевелил! Десяти процентов более чем достаточно.
Эстебан с сомнением усмехнулся:
— Начну торговаться с пяти — посмотрим, сколько Кибнер уступит.
— Прояви твердость! Объясни, что это ручная работа, а не какой-нибудь ширпотреб! Торгаши воображают, что мы деньгам цену не знаем!
— Что я слышу? Симптомы буржуазного элитизма! — шутливо пригрозил Эстебан. — Подавляй в себе пережитки.
— Чья бы корова мычала! — язвительно отозвалась Скорлетта. — Пошли, Джантифф. Скоро позвонят к ужину.
Взгляд Эстебана, скользнувший по лицу Джантиффа, задержался на тумбочке, быстро обшарил гостиную, ненадолго вернулся к тумбочке и наконец сурово остановился на лице Джантиффа:
— Минуточку! Судя по всему, мы имеем честь находиться в обществе свистуна — хотя, как правило, я свистунов на порог не пускаю.
— Ты о чем? — ощетинилась Скорлетта. — У тебя нечего взять, ты в общаге ничего стоящего не держишь.
— А как насчет камеры? Давай-ка, Джантифф, выворачивай карманы! Ты сидел на диване — прекрасно помню, как ты тянулся к тумбочке.
— Я в затруднительном положении, — поджал губы Джантифф.
— Разумеется! Пропала камера. Она у тебя.
— Если хотите знать, у меня в кармане — камера, которую я привез с Зака. Вашу камеру я не видел.
Эстебан угрожающе шагнул вперед, протянул руку:
— У
— Не отдам, потому что это, без всякого сомнения, моя камера.
— Нет, моя! Она лежала на тумбочке — я видел, как ты ее взял!.
— Вы можете ее опознать?
— Само собой! Я ее знаю, как свои пять пальцев! Могу перечислить снимки, записанные в кристалле.
Чуть замявшись, Эстебан добавил:
— Если потребуется.
— Снизу на моей камере, рядом с серийным номером, стилизованными древнемишейскими тростниковыми силлабулами выгравировано имя «Джантифф Рэйвенсрок». На вашей тоже?
Круглые темно-карие глаза Эстебана сверлили лицо Джантиффа. Не опуская руку, он хрипло ответил:
— Понятия не имею, что там нацарапано!
Джантифф подошел к столу и несколькими изящными движениями изобразил на листе писчей бумаги пять замысловатых силлабул:
— Древнемишейское письмо. Желаете сравнить с надписью на моей камере?
Эстебан издал тихий нечленораздельный звук и отвернулся.
Когда Джантифф и Скорлетта уже вышли из квартиры Эстебана и возвращались по коридору, Скорлетта заметила:
— Ты ведешь себя как ребенок, устроил неприличную сцену. Кроме того, восстанавливать против себя Эстебана в высшей степени неразумно.
Изумленный Джантифф остановился, словно натолкнувшись на невидимую преграду. Скорлетта упрямо продолжала идти, как ни в чем не бывало. Джантифф догнал ее:
— Вы шутите!
— С чего бы я стала шутить?
— Но я всего лишь заставил его вернуть то, что он украл! Разве это не разумно?
— Говори «свистнул», а не «украл». Это невежливо.
— По-моему, я вел себя с Эстебаном настолько вежливо, насколько позволяли обстоятельства.
— Ты его оскорбил. Он человек гордый и щепетильный.
— Гм! Насколько я понял, щепетильностью аррабины не отличаются, да и гордиться им особенно нечем.
Скорлетта развернулась и влепила Джантиффу пощечину. Джантифф отступил на шаг, потом пожал плечами. Они вернулись домой в молчании. Скорлетта промаршировала в гостиную, распахнув дверь настежь. Джантифф с преувеличенной осторожностью задвинул за собой дверь.
Скорлетта резко повернулась к нему — Джантифф отшатнулся. Но Скорлетта уже сожалела о случившемся. Дрожащим, срывающимся голосом она воскликнула:
— Я не хотела тебя ударить! Пожалуйста, не сердись.
— Я сам виноват, — бормотал Джантифф. — Мне не следовало упоминать об аррабинах.
— Не будем об этом говорить — мы оба устали и раздражены. Нужно успокоиться, расслабиться. Пошли совокупляться — это поможет восстановить дружеские отношения.
— Необычный взгляд на вещи, честно говоря... Но если вы так считаете...