Vita Nostra
Шрифт:
— Я работала…
— Работала?! Ты пила, как сапожник, и раздвигала ноги в постели!
Сашка подняла глаза. Ее щеки, бледные секунду назад, сделались обжигающе-горячими, так что, казалось, сейчас лопнет кожа.
— Неправда. Почему вы так со мной говорите?!
— Потому что ты заслужила, Самохина. Потому что ты маленькая дрянь, которой даны большие возможности и которая спускает их в канаву, в сточную канаву, в канализацию. Теперь с тобой буду говорить не я. Теперь с тобой будет разбираться Фарит Коженников, он ведет твое дело, он за тебя отвечает.
Сашка на секунду зажмурилась.
— Погодите, — сказала она, стараясь держать себя в руках. — К следующей субботе я сделаю семь.
— Десять. Кроме первых двух. Итого — с первого по двенадцатое.
Сашка встретилась с ним глазами. Портнов смотрел, как обычно, поверх очков.
— Десять, — повторила она шепотом. — Десять…
— И первые два отработаешь как следует. Итого — упражнения с первого по двенадцатое. И каждый день по параграфу из основного учебника.
Сашка молчала.
Ей было уже все равно.
Первое, что она сделала, выбравшись из института, — кинулась звонить маме. Сама не понимая, почему. Ей нужно было удостовериться, что все в порядке, услышать мамин голос. Прямо сейчас.
Уже стемнело. Дождь то прекращался, то начинался опять. Ветер вывернул зонтик наизнанку. Сашка вправила вывихнутые спицы, стряхнула воду с зонта и с ботинок и вошла в освещенное желтым светом, пахнущее сургучом тепло почты. К переговорной кабинке стояла очередь, два человека. Сашка села на стул в углу.
Сегодня она прогуляла три пары — философию, историю, физкультуру. Все, что было в этот день, кроме индивидуальных по специальности. Ей повсюду мерещились издевательские смешки и многозначительные взгляды. Как будто все, происходившее вчера у Кости в номере, было известно всем в самых смешных и жалких подробностях.
А Костю она просто видеть не могла. Ей было неловко и стыдно, и совершенно непонятно: как теперь жить? Как с ним общаться каждый день?
Очередь не двигалась: какая-то женщина говорила и говорила, кивала, соглашалась и смеялась в трубку. Сашка смотрела на нее сквозь темное стекло; женщина была счастлива, она плевать хотела на призрачность телефонной связи, провода не существовали для нее — только собеседник, которого она слушала и которого, наверное, любила. Сашка отвела глаза.
Осталась неделя до субботы, контрольных индивидуальных занятий. Десять номеров… Нереально. «Я не потребую невозможного», сказал Коженников и обманул.
Она вытащила из сумки сборник упражнений. Развернула все там же, на первой странице. Начала сразу с третьего:
…
«Не используя проекции и внутренние зеркала, вообразите непрозрачный прямоугольный параллелепипед таким образом, чтобы одновременно видеть четыре его грани. Мысленно деформируйте параллелепипед, чтобы…»
Женщина, договорив, наконец-то вышла из кабинки, ее место занял старичок с седыми усами. Соединение никак не желало устанавливаться, а старичок был глуховат, он кричал и кричал в трубку про какие-то двести рублей, которые чей-то племянник кому-то должен, и Сашка не могла вообразить параллелепипед: ни посылочной коробки, ни пачки вермишели, ни даже обыкновенного кирпича.
…
«Упражнение пять:
Сашка видела лицо Кости — с нижней губой, отвисшей, будто носик кувшина. Как гадко все получилось, как глупо и отвратительно… И еще эта килька в томате… Золотые монеты были перемазаны красным, как кровью, Сашка в одном белье ползала по чужой комнате и собирала их, ее тошнило, проклятая водка с пепси-колой…
Завтра после четвертой пары назначили общее собрание в актовом зале. И Сашке не удастся отвертеться, придется идти вместе со всеми, терпеть взгляды, смешки, терпеть присутствие Кости…
— Девушка, вы заснули? Разговаривать будете?
Опомнившись, Сашка метнулась в будку и взяла еще теплую трубку. Гудок… Еще гудок… Гудок за гудком…
— Не отвечает ваш абонент!
Сашка посмотрела на часы. Половина восьмого. Мама давно должна была прийти с работы.
Она снова села на стул. Стрелка круглых часов над дверью очень медленно подползала к восьми. Сашка читала параграф из учебника с цифрой «два». В голове ворочались, притираясь друг к другу, стальные валы и щербатые шестеренки. Абонент не отвечал; где-то в пустой квартире звонил и звонил телефон.
— Девушка, почта до восьми работает.
— Попробуйте еще раз, пожалуйста.
— Не отвечает… Может, они в театр ушли?
Сашка вышла в темноту, под дождь. Улица Сакко и Ванцетти нависала над ней двумя рядами домов; пустые балконы, облупившаяся штукатурка, влажно блестящие булыжники. Голые липы. Мама с Валентином, конечно, и в театр могли пойти… И в гости… И нет ничего страшного в том, что, когда Сашка в кои-то веки захотела позвонить маме, той не оказалось дома…
Она шла по краю тротуара, опустив зонтик. Капли дождя били по капюшону. Опавшие листья раскисли, подгнили, потеряв всякую красоту и поэтичность. Между камнями мостовой струилась вода.
Проехала по направлению к центру машина, залитые грязью «Жигули». Желтые руки фар выхватили на секунду стволы и стены, отразились заревом в каждом булыжнике, утонули в темноте и пропали. Снова стало темно, и только редкие светящиеся окна и далекие фонари освещали Сашкин путь.
Налетел ветер. Ближайшая липа затряслась, отряхивая воду и последние листья, Сашка съежилась и ниже натянула капюшон. Почему-то вспомнилась та теплая звездная ночь, когда Лиза вылетела из окна; почему вспомнилась? Может быть, похожее ощущение… Порыв ветра, будто что-то темное пронеслось по небу. Сашка подумала, что Лизино «самоубийство» в своей беспомощности было похоже на Сашкину с Костей «любовь»…
— Добрый вечер, Саша.
Она оглянулась. Секунду назад на улице, кроме нее, никого не было.
— Почему вы не раскрываете зонтик? Это что сейчас, так модно у молодежи — промокать до нитки?
Сашка не сразу узнала этого человека. Рядом с ней, раскрыв широкий черный зонт, стоял Николай Валерьевич, очень высокий горбун в темном пальто, с длинными седыми волосами, выбивавшимися из-под шляпы.
— Здравствуйте, — сказала она скорее испуганно, чем любезно.
— У вас зуб на зуб не попадает. Хотите кофе?