Vita Nostra
Шрифт:
Колоссальным усилием воли она заставила себя захлопнуть активатор. Полетела библиотечная пыль; расслабляться было рано. Предстояло еще задание по текстовому модулю.
Она допила остывший чай. Подтянула к себе учебник, раскрыла первый параграф. Мельком глянула на страницу, заполненную бессмысленными знаками. Зажмурилась — от страха и предвкушения.
Щекотное чувство преддверия. Сейчас начнется. Сейчас.
И Сашка вгрызлась в текст.
Привычка концентрировать внимание, привычка к ежедневному
…
«Они молча миновали трехэтажный особняк, сложенный из розоватого кирпича, и поднялись на крыльцо между двумя каменными львами — морды их стерлись от частых прикосновений, но правый казался грустным, а левый насмешливым, даже веселым. Львы неподвижно глядели на Орион».
— Привет, — сказал Костя.
Сашка подняла глаза. Костя Коженников стоял на пороге, в руке у него был кусок пиццы.
— Извини, — сказала Сашка. — Мне надо доучить параграф.
Костя кивнул. Когда Сашка в следующий раз оторвала глаза от книги, он сидел за столом напротив, пицца его была съедена. Костя пальцем передвигал на столешнице засохшие крошки — выкладывал узоры.
— Извини, — сказала Сашка. — Заработалась.
— Ага… Наши все работают. Сидят, как мыши, носы в книжки спрятали… Портнов Мясковского сегодня дрючил за упражнения… Что с тобой случилось, а?
— Я расту, как понятие.
— Как что?
— Я понятие. Не человек. Ты тоже, наверное, понятие. Мы все — структурированные фрагменты информации. И мне это нравится все больше, оказывается. Мне интересно быть понятием. Я расту.
Костя смахнул крошки на пол.
— О тебе Егор спрашивал.
— Кто это?
— Это парень с первого курса, с которым ты спала.
— И что же он спрашивал обо мне — у тебя?
— Не у меня. У Лизы.
— В другой раз будет спрашивать — пусть Лиза передаст ему, что я уже не человек. А потому ни с кем не могу спать. Кто видал, чтобы математическая статистика трахалась с первым законом Ньютона?
— Сашка, — сказал Костя. — Послушай… Ты держись. Тебе больше всех достается. Наверное.
— Вовсе нет, — Сашка улыбнулась и сразу же посуровела. — Вот Мясковскому… ему надо как-то помочь.
— У него все-таки Попова куратор. Это немного легче.
— Это не легче, Костя.
Он удивленно уставился на нее через стол:
— Ты так уверенно говоришь…
— Потому что знаю. Извини, мне в самом деле надо учиться. Мне очень-очень много задали.
Костя поднялся:
— Зачем я приходил-то. В деканате сказали, тебе дают повышенную стипендию. Как лучшей студентке.
— Павленко будет в восторге.
— Да, — Костя улыбнулся. — Сашка.
— Что?
Он смотрел на нее почти минуту. Хотел что-то сказать, но так и не смог. Покачал головой,
— Нет, ничего… Я пошел, пока.
Он распахнул дверь — и столкнулся, буквально нос к носу столкнулся с Фаритом Коженниковым.
Костя отступил — вернее, отлетел, будто его толкнули в грудь.
— Привет, — сказал Коженников-старший, внимательно разглядывая Костю на пороге — и Сашку в глубине комнаты. — Вы поругались, что ли?
Костя, не говоря ни слова, не глядя на отца, проскользнул мимо него в коридор. Фарит проводил его взглядом. Закрыл за собой дверь.
— Прости, если помешал.
Темные очки, на этот раз опалово-дымчатые, делали Сашкиного куратора похожим на лыжника-экстремала. Он подошел, проверил на прочность колченогий стул и уселся, подобрав полы темного плаща.
— У меня нет этих денег, — сказала Сашка. — Я их выбросила. В лес.
Этажом выше бухал магнитофон. За стенкой бормотал телевизор. Кто-то с топотом пробежал по коридору.
— Я спрыгнула с поезда, — сказала Сашка. — Хотела удрать. Но у меня ничего не вышло, и… Короче говоря, денег у меня нет.
— Я не за деньгами, — сказал Коженников. — Я на них не богатею, как ты можешь догадаться. Это всего лишь слова, которые никто не сказал и уже больше никогда не скажет.
В его очках отражался огонек настольной лампы.
Сашка вытерла слезы тыльной стороной ладони. Слезы злости и облегчения.
— Извините, — процедила сквозь зубы.
— Это ты меня извини. Я пришел и лишил тебя душевного равновесия.
— У меня нет душевного равновесия уже давным-давно… Сегодня я видела Лилию Попову, так вот: нет никакой Лилии Поповой. Это — тоже вы.
Коженников покачнулся на стуле — взад-вперед. Скрипнуло рассохшееся дерево.
— Я права?
— Права, конечно, — Коженников улыбался. — Права. Только, пожалуйста, ни с кем больше своими наблюдениями не делись. Кто я такой… что я такое, давай поговорим потом. Когда ты станешь взрослее.
— Если вы хотите знать, — сказала Сашка очень тихо, — я о вас вообще ни с кем не хочу говорить. Я не хочу даже знать, кто вы… что вы такое.
— Хорошо, — Коженников кивнул, прикрыв глаза. — Согласен… Теперь собирайся, пойдем.
— Куда?!
— Институт предоставляет тебе квартиру. На время учебы, съемную. Тут же, на Сакко и Ванцетти, напротив учебного корпуса. Мансарда. Красивое место.
— Я не хочу, — сказала Сашка неуверенно.
— Да ну. Тебе еще не надоел этот сиротский уют?
Он обвел комнату рукой: три кровати, из них две пустые, под желтыми полосатыми матрацами, и одна, Сашкина, вкось укрытая линялым покрывалом. Облупившийся стул, и еще один, трехногий. Раскрытый чемодан. Захламленные столы. Скомканные бумажки в пыльных углах. Сашке сделалось стыдно.