Витенька
Шрифт:
— Значит, — сказал Борис Михайлович, — тоже проверять хочешь?
— Почему тоже?
— Да вот наш Витек хочет проверять.
— Кого?
— А кого? Нас всех.
Феликс засмеялся, Витенька подмигнул.
— Да, — сказал он, — я тоже.
— Смотрите, — предупреждающе сказал Борис Михайлович, — допроверяетесь, поезд может уйти, а вы останетесь.
— Вот батя, ты слышишь, Виктор? Хорошо говорите, Борис Михайлович. — Феликсу понравились слова Витенькиного бати. — Нет, Борис Михайлович, поезд-то и наш тоже, мы не останемся, мы будем работать, не выходя из поезда.
— Я уже говорил тебе, — сказал Витек, — я буду делать все, что положено, даже больше
— Между прочим, — улыбнулся Борис Михайлович, — опять я о бороде вспомнил. У нас директор завода, классный мужик, он так сказал про одного инженера: Копейкин, говорит, бороду завел, в себя не верит.
— Остроумно, вы знаете, Борис Михайлович, очень остроумно, — сказал Феликс, отчего-то смутившись. Подумал немного и еще раз медленно протянул: — Остро-умно. Не ожидал, Борис Михайлович, вы, оказывается, опасный собеседник.
— Куда там, — усмехнулся польщенный Борис Михайлович.
А Витенька подумал про себя о том, что отца-то он, оказывается, не знает. Ему было приятно подумать об этом.
Опять Феликс оставался ночевать, на вторую ночь. Потом и на третью остался. Катерина спросила:
— Родители знают, где ты ночуешь?
— Я ушел от них.
— Как? От родителей?
— Я разошелся с ними, Катерина Максимовна.
— Давно?
— Скоро две недели.
— А где же находишься?
— Жил у одной милой женщины. Теперь она уехала. Ночевал у товарища, на вокзале, вот у вас. Когда как.
Катерина задумалась.
— Тебе надо вернуться домой, Феликс.
— Нет, Катерина Максимовна, этого я не сделаю.
— Феликс нам не мешает, — сказал Витенька.
— Разве я об этом, сынок? Он ушел от отца с матерью, а живет у нас, родители не знают, думают разное, мать плачет, конечно, а я, тоже мать, как в сговоре с ним, против его матери, так нельзя, сынок, мне разве жалко? Пускай живет, только так нельзя.
Витенька смотрел на мать, слушал, и в глазах его было несогласие. Феликс перехватил его, не дал возражать матери.
— Она права, Виктор. Вы правы, Катерина Максимовна. Я уйду.
— Ты не обижайся, — сказала Катерина, — а возьми и позвони домой, чтобы они не волновались, скажи, что у нас ты, и живи, ради бога.
— Звонить я не буду, Катерина Максимовна, и вообще не надо об этом.
Уехал Витенька по-свински.
Борис Михайлович и Катерина вечером нашли коротенькую записку:
«Уехал, на стройку. Далеко. Напишу с места».
Хочешь — охай, хочешь — ахай, хочешь — плачь. Вместо Витеньки лежит на столе коротенькая записка. Катерина охала, ахала, плакала. Борис Михайлович обиделся, но сказал спокойно:
— Не маленький.
Так он уехал. Получил аттестат с круглыми тройками, свернул его вчетверо, сунул в карман пиджака и в тот же день, не дождавшись родителей, махнул на вокзал. Выбирать долго не выбирал. Как раз начали сильно шуметь в газетах и по радио о новой стройке, туда и навострил свои лыжи Витек. Деньги на дорогу взял, конечно, в родительском шкафу, нашел. Взял взаймы, до первой получки.
Кого-кого, а родителей этих Витенек пожалеть надо. Это верно. Сам-то он уже на второй день сидел на палубе быстрого теплоходика и смотрел на дикие, как ему показались они, берега Камы. В Казани хотел даже завербоваться, чтобы получить подъемные, — он наслаждался самостоятельностью и своей житейской хваткой — но, к сожалению, его не завербовали, по возрасту не подошел. Пришлось на последние гроши купить билет на этот быстрый теплоходик.
Было
Витенька, никем не замеченный, протиснулся в уголок, устроился на диване, рядом с пианистом. Жизнь начиналась совсем хорошо. Даже прекрасно.
Очкарик-пианист устал. Поднял руки, сдался. Пока упрашивали его, уламывали, Витек сел на освободившийся стульчик и заиграл. Снова молодая толпа пришла в движение, но тут же одна пара за другой стали останавливаться, прислушиваться, оглядываться на новоявленного пианиста. Что-то не то он играл. Разохотившиеся кавалеры еще держали свои руки на талиях своих дам, девчонок с дипломами, еще обнимали молодых специалисток, но не двигались, а слушали, а потом бережно оставляли партнерок и на носочках расходились, устраиваясь кто где мог. Только одна пара, ни на что не взирая, продолжала выделывать свои па, совершенно не согласуясь с музыкой. Кто-то на носочках подкрался к ним, двумя пальцами взял кавалера за нейлоновую рубашку и потянул, а когда тот оглянулся, показал ему головой, давай, мол, дурень, к стенке, растоптался, как слон. Кавалер очумело огляделся и покраснел, его дама уже сбежала от него. Все тихонько, сдавленно прыснули.
А Витек играл Шопена. Фантазию-экспромт.
Как он играл в этой летящей по дикой Каме «Ракете»! Стремительный и задумчивый темп фантазии не просто согласовывался с полетом широкой реки и этой белоснежной «Ракеты»-теплоходика, музыка была и рекой, и летящим по ней теплоходом. Потом он играл Клару Вик, вариации на тему этой прекрасной женщины, бесконечно любившей великого музыканта, даже сумасшедшего, уже не узнававшего свою Клару. Как он играл! И золотые ноктюрны. Кто-то из молоденьких дипломированных специалисток уже сморкался в платочек, а в чьих-то широко открытых глазах выступили и беззастенчиво стояли слезы.
Только через две недели измученные родители, не знавшие, куда обратиться за помощью, что предпринять и как разыскать в своей великой стране, среди ее великих строек заблудившегося сына-мучителя, получили наконец письмо.
«Здравствуйте, папа и мама!
Раньше написать не мог, не хватало времени выкурить сигарету. Работаю плотником-бетонщиком. Кто ничего не может, все плотники-бетонщики. Восемь часов поворочаешь лопатой, потом еле доплетешься до места и падаешь пластом. Но это первые дни. Теперь втянулся. Работа с лопатой не мешает мне думать, потому что заняты только руки, голова свободна. Живу я в «отцах». Это вот что. На вагончиках написан такой лозунг: «Наши отцы строили Магнитку, мы строим новый гигант». На вагончике, где живу я и мои ребята, как раз это слово — «отцы». Поэтому мы так и говорим. Соседей своих называем «нашими», они нас — «отцами». Не думайте, пожалуйста, что я намекаю на какие-то символы, просто я действительно живу в «отцах».