Витька – «придурок» и другие рассказы
Шрифт:
С Алей я близко сошелся, когда купил подержанный «Москвич». Это была моя первая машина, да еще купленная не у знакомого, а черт знает у кого. Короче, я проездил на ней лето, а к осени она «забастовала» и отказалась заводиться. За зиму я полностью разобрал двигатель, до винтика. Купил все, что можно было, из запчастей и стал собирать, советуясь с местными водилами. Аля подходил ко мне и ехидно повторял:
– Она у тебя не заведется! Она у тебя не заведется!
Так ему хотелось, наверное! Но к его удивлению весной собранный драндулет завелся! После этого случая я сильно «подрос» в его глазах, а ведь он относился ко мне с подозрением: БИЧ6,
Для института мои герои мало что делали. Забавно было наблюдать, как помянутый выше главный инженер, Иван Иванович, одев на себя робу, копается по колено в воде в какой-нибудь траншее, а пьяные Аля и Валя, которые, в общем-то, и должны были это делать, стояли рядом и давали ему советы:
– Иван Иваныч, правее копните! Да не туда, чуть выше возьмите!
В общем, проработав тридцать лет в институте, Аля зарвался, решив, что он незаменим, и, если его уволят, то все в одночасье рухнет, и перестал вообще что-нибудь делать: только ходил по двору со своим ключом. Но вот в институте сменился главный инженер. При очередной аварии «новый» дал Але задание – откопать место протечки, а Аля «послал» его, заявив, мол, сам копай! Но тот копать не стал, а пошел к директору и нажаловался. Директор тоже был новый, не знал о прежних Алиных «заслугах», вспылил, и Алю уволили. Но этот хитрый «мордвин», конечно, не пропал, и я часто встречал его на Стрелке с неизменным шведским ключом в руке.
Да, давно пора представить моему благосклонному читателю Валю, или Валентина Леонтьевича, как его величал все тот же Иван Иванович. Лично я называл его не Валей и не Валентином Леонтьевичем, а просто – Валентин. Это был весьма примечательный человек: добрый, отзывчивый, бескорыстный, готовый отдать последнее, если у него это последнее попросят! Я часто в шутку говорил:
– Валентин, вот если бы все люди были, как ты, мы бы уже давно при коммунизме жили!
Он, расплывался в улыбке, но я добавлял:
– Единственный недостаток в том, что ты – алкоголик!
Он не обижался на мои слова, только, как и все алкоголики, начинал доказывать, что он может не пить, если захочет! Но «хотеть» он не хотел! Валентин, как и Аля, хлебнул лиха в детстве: когда началась блокада, ему было шесть лет. Всю блокаду он прожил в Ленинграде, естественно, пережив многое.
Почему его называли «балеруном»? Да потому, что в свое время он окончил знаменитое Вагановское училище. Распределили его по окончании в Петрозаводск, в республиканский ансамбль песни и пляски. Он не только сам танцевал, но и ставил танцы, был известен в культурных кругах Карелии. Его даже номинировали в свое время на звание «заслуженного артиста Карелии», но его обошел кто-то более пробивной, а Валентин, лишенный всякого честолюбия, за звание не боролся.
Общаясь с ним, я часто сводил разговор к танцам, и тогда он преображался, лицо светлело: он вскакивал и рассказывал, как он придумал такой-то разворот и как соединил такие-то па, и все показывал тут же! Там же, в ансамбле он познакомился с будущей женой – Валентиной! Так и звали их, как в известном фильме: «Валентин и Валентина»!
Нет, тогда он еще не пил, как сантехник, но большой творческий коллектив и гастроли предполагают застолья, выпивку для снятия усталости. Тем более Валентин, с его добрым, открытым характером, был душой коллектива и активным участником застолий. Естественно, он стал пить много больше, чем полагалось.
Жизнь как будто сама подталкивала его к «сантехническому» финалу. Его пригласили в Ленинград, в известный коллектив, и Валентине место обещали, но нелепые советские законы поломали все планы. Хоть Валентин и родился в Ленинграде и блокаду здесь пережил, но семейного
Как он попал в напарники в Але, я не знаю, теперь и не у кого спросить: обоих уж нет в живых.
У него была своя комната на Гороховой, но жил он здесь же во дворе, во флигеле, у дворничихи Маши. Маша – под стать кустодиевской купчихе: крепкая, дородная женщина, «кровь с молоком», убирала несколько участков, бегала, как заводная. Бывало, услышишь из-за угла ее звонкий голос и думаешь:
– Ну, Леонтьевич опять попал под раздачу!
Повернешь за угол, а Маша строчит матюгами, как из пулемета (та-та-та…), а Валентин пьяненький, с добродушной улыбкой в ответ:
– Маша! Я же тебя люблю…
– Да пошел ты со своей любовью на…(та-та-та…).
Бывало, зайдет сильно пьяный, я ему и говорю:
– Валентин! Тебя же Маша домой не пустит такого «красивого!»
Улыбается:
– Пустит, до пенсии еще неделя. Вот как пенсию ей отдам, тогда может выгнать.
Так оно не раз и бывало. Маша выгоняла его «окончательно», он жил несколько дней у себя на «Горошке» или в мастерской, пока она его не принимала обратно, до следующей пенсии!
Мы c Валентином несколько раз ездили на мотоциклах в Медвежьегорск за брусникой и останавливались у сестры Валентины – Альки. Надо признать, что у него сохранились теплые отношения с братом, сестрой Валентины и тёщей. Привечали его, как родного. Прибегал Юрка – старший брат, приходила теща, обнимались, целовались. Валентин всем привозил подарки: Юрке – марочный коньяк, Альке – духи, теще – платок или шарф.
Раздав подарки, приступали к приготовлению ужина. В первый свой приезд мы набрали по дороге грибов: брали все подряд – козлят, опят, моховиков. Хозяева сунули нос в наш мешок и скривили губы:
– А что это у вас за грибы?
– Моховики, козлята, опята!
– Не–е! Мы такие не берем, только белые и красные!
С Валентиной я познакомился в следующий наш приезд. Мы приехали на машине и собрались за грибами. Валентин, узнав, что с нами собралась ехать Валентина, отказался составить нам компанию. Я даже не ожидал этого от него: они так и не примирились! Зато Валентина уже после его смерти подружилась с Машей, а сдружила их болезнь Лёшки – сына Валентина и Валентины. Как-то Маша позвонила мне и сказала, что Лёша лежит в больнице, предстоит операция, и нужна донорская кровь. Я, естественно, сдал для него кровь, и с тех пор сын моего друга стал и моим сыном – кровным. А Лёшка в знак благодарности подарил мне замечательную акварель, выполненную его кистью.
Евгений Тимофеевич!
Я ни разу не видел его улыбающимся! Нет, я бы не назвал его меланхоликом. Меланхолик, как я понимаю, человек впечатлительный, ранимый! Не то – Евгений Тимофеевич! Его голыми руками не возьмешь, только штурмом:
– Евгений Тимофеевич, надо съездить…
– Да достали вы с самого утра, всем надо куда-то ехать! У меня обед через десять минут!
– Да не сегодня, надо…
– Ну, а какого черта тогда сейчас об этом говорить? Вот, когда надо, тогда и подходите! Вон, Александру Ивановичу заявку в письменном виде, за подписью замдиректора.