Витька – «придурок» и другие рассказы
Шрифт:
– Слушай, Петрович! Напрягает меня директор института! Из военкомата звонили в Президиум научного центра: что же вы, наука, не можете с простым кровельщиком совладать? Ну что тебе стоит походить две недельки по вечерам на сборы? От семьи, от детей отдохновение получишь, а я тебе ещё и премию выпишу! Неудобно как-то академика подставлять!
Ну, нехотя пошел на первое занятие и не пожалел. Хотя ни Львова, ни Ростовцева уже не застал, но подполковник Котрохов, все тот же весельчак и балагур, встретил нас всех как родных! Хороший был дядька, служил в артиллерии, в войне
На вечерних сборах собрались уже не робкие студенты, боящиеся отчисления, а бородатые дядьки, "отцы семейств", доценты и кандидаты всяческих наук! Был даже помощник прокурора города! Потрохов ему в шутку пригрозил, что пожалуется прокурору, если тот не усвоит программу! Вспоминали "минувшие дни"!
Миша Ростовцев, сообщил нам Потрохов, уволился в запас, работает заведующим общим отделом Василеостровского райисполкома. Перед Первомаем получил в свое распоряжение 5 погонных километров красной ткани на флаги и транспаранты и не знает теперь, что с ней делать, кого в нее заворачивать. Да, видать у Ростовцева хорошие знакомые были не только в горвоенкомате, раз попал на такую должность.
Но и это еще не всё, мой благосклонный читатель! Лет через пять после вечерних сборов пришел я на день рождения к одному своему родственнику и встретил среди гостей Мишу Ростовцева!
– Слушай, –говорит он мне—что-то «физия» твоя мне знакома? Мы где с тобой встречались?
– Где-где? В Караганде! Ты забыл, как «неуд» мне поставил за незнание матчасти в 1977 году? А еще во Владимирском лагере мы с Гариком тебе бутылку водки на опохмелку дали. Так ты с ней, как с младенцем, в лес убежал, здоровье поправлять!
– А, точно, вспомнил! Ну ты, брат, не обижаешься, надеюсь?
– Да что там обижаться, столько лет прошло!
Ну, и загадал я собравшимся гостям загадку, почему майор Ростовцев не ест соленых огурцов? За столом все ржали, включая и Мишу Ростовцева.
Обобщая все, что я написал, хочу только сказать, что легенда о «Дубовой роще» не совсем верна. Попадались, конечно, на военной кафедре и дубы (козловы и яцеки) но в остальном лес был, пожалуй, смешанный. Встречались и русские березы – котроховы, и клены – львовы, и сосны – ростовцевы. Сосны не корабельные, высокие и стройные, а чуть кривоватые, с изъянчиком, но по своему милые в общей массе деревьев. Да и большинство из нас тоже ведь далеко не корабельные сосны!
Моя жизнь на театре
(«Мои коммуналки»)
Когда меня выгнала очередная жена, я долгое время жил в большущей коммунальной квартире. В отличие от описанной Высоцким, где «на сорок восемь комнаток всего одна уборная», в этой были всего двадцать две комнаты и целых два сортира. А еще имелась большущая кухня с тремя газовыми плитами и «нелегальная» ванная.
Дом располагался на набережной Мойки, буквально в ста метрах от Невского. При батюшке царе здесь была гостиница, в которой, между прочим, в 1811
А в той части дома, что располагалась во дворе, до революции были меблированные квартиры, в которых жили богатые аристократы. После революции аристократов «ликвидировали как класс», а квартиры, занимавшие по полэтажа, объединили и устроили общежитие коридорного типа для пролетарских студентов. После войны «ликвидировали» и общежитие, а студентов не ликвидировали (времена после смерти товарища Сталина были уже «вегетарианские»), а переселили в другое, более приспособленное здание, и восстановили прежние квартиры, только вселили в них не аристократов, а «разной твари по паре».
Я жил в квартире на третьем этаже, занимая маленькую комнатку – шкаф, как у Раскольникова, только с окном во двор. Вернее, окно выходило на крышу, потому что двор занимал Театр эстрады, «Театр Райкина», как говорила Ульяна Зиновьевна, старушка-соседка. Она прожила в этой квартире 50 лет, родила и вырастила сына-алкоголика, который и по сей день жил при ней. «Так и помру в этой квартире. Всю жизнь ждала, что получу отдельную. Одно время Райкин хотел забрать под театр, да не успел. Помер! Царствие ему небесное! Хоть и иудей, а какая Богу разница!»
Короче, из окна моей комнатенки открывался вид на железную крышу, под сводами которой располагался зрительный зал театра. Крыша была ржавая (проживи Райкин еще десяток лет, обязательно починил бы), закидана бутылками и мусором, выбрасываемым несознательными жильцами из окон. Звуки от разбивающихся о крышу бутылок напоминали разрывы гранат. Канонаду разбавляли осколочные разрывы штукатурки, осыпающейся с обветшалых стен дома. По вечерам и утром выходного дня пол и стены моего жилища начинали дрожать, как при землетрясении, но я уже знал, что в театре начался очередной спектакль, и это «грянули» акустические установки оркестра.
Комнатка моя располагалась почти посредине квартиры, где был небольшой холл и стоял телефон, который день и ночь звонил. На время звонка все соседи становились глухими, и к телефону подходил я.
– Алле! Можно Таню к телефону?
– Да, пожалуйста!
Таня жила в квартире вместе с родителями и дочкой. Она родилась и выросла здесь и другой жизни не знала. Звонили ей часто, по-видимому, потенциальные мужья. Таня в синеньком халатике усаживалась в кресло и заводила длинные разговоры. Мы с сыном так и прозвали ее – «синий халатик»!
Очередной звонок.
– Можно Макарова?
– Да, сейчас позову.
Леша Макаров – бывший сантехник, но не пьяница. Уж лучше бы он пил! Хмурый и неуживчивый, еще не старый мужик, с увечной ногой, переваливаясь, как утка, шаркает к телефону. Я знаю, что ему звонит сестра. Она опекает своего «младшенького», готовит, стирает и убирает за ним, получая в благодарность только его ворчание и недовольство. Ну, что с него возьмешь: Богом обиженный человек!