Витязь. Владимир Храбрый
Шрифт:
Карахана схватили на Рясско-Рановской засеке, откуда он намеревался лесами пробраться в Литву к нязю Ягайле. Узнав от своих осведомителей, что убит хан Буляк, мурза решил не идти в Сарай. Ночью с верными ему воинами, побросав жен и пленниц, он прорвался сквозь замыкающую боевую сотню и ушел в направлении, обратном движению Мамаевых туменов.
Карахан боялся Мамая, но не меньше он боялся теперь князя Дмитрия: после битвы на Воже Карахан убедился в силе этого человека. Тогда мурза еле унес ноги из рязанской земли. И если бы не заступничество великого хана
А что сделает с ним московский князь?.. Отрубит голову или же сбросит с колокольни на копья дружинников - казнь, применяемая русскими. И пусть Секиз-бей говорил о том, что князь не проливает зря кровь своих врагов, но ему-то, Карахану, уже представлялся случай убедиться не только в силе, но и в жестокости дывадцативосьмилетнего русского князя, который завалил тогда реку Вожу ордынскими телами на несколько верст вниз по течению, так что вышла из берегов вода, красная от крови.
Может, рассказать московскому князю все, что он знает, и попытаться этим спасти свою жизнь. Он, Карахан, выходец из Синей Орды, золотом оплачивал все новости, касающиеся тайных замыслов Мамая. Поэтому знал очень много.
Часть золота и драгоценностей, награбленных в беспрерывных походах, отобрала засечная стража, но, особенно не надеясь на любезный прием со стороны Ягайлы, большую половину своего богатства Карахан спрятал в одном из могильных курганов. И теперь мурза с тоской думал о том, что если его казнят, то золото и драгоценности канут вместе с ним в вечность или попадут в руки грабителей, пробирающихся в. глубь курганов, словно кроты, и оскверняющих могилы богатых князей и ханов.
Так думал Карахан, лежа в гриднице в ожидании московского князя Дмитрия Ивановича.
Раздался колокольный звон. Звонили в церквах на реке Яузе.
В гридницу вошел Секиз-бей в сопровождении двух стражников и приказал развязать Карахана. Услышав колокольный звон, он оборотился в угол, где висела большая, писанная на дереве икона, и перекрестился.
– Едет… Дмитрий Иванович едет!
– воскликнул Секиз-бей.
«Даже веру ихнюю перенял,;оборотень, - подумал мурза.
– Может, есть доля правды в том, что говорил он о князе. Небось, так бы не сиял весь, ожидая приезда черного темника…»
Секиз-бей сел за стол, велел подать себе вина и вареной баранины. Один кусок бросил в угол мурзе, тот схватил его, исподлобья взглянув на пьющего вино из серебряного кубка Секиз-бея.
«При новой-то вере и вино пьет… А зря его на Пьяне-реке не удавили; если б позволил тогда Мамай, я бы настиг его. Говорили, что он увез с собой много золота, пушнины, драгоценных камней, красной парчи и оксамита [41] . Этим, наверное, и купил себе положение при русском дворе».
[41] Оксамит – бархат.
Гонец Секиз-бея встретил князей, когда их дружины уже приближались к Глинищам - яблоневым
– Поспешим, брат, - обратился к Дмитрию Владимир.
– Пока спешить-то вроде нет надобности. Мамайка, известно, в Орде сидит, - ответил Дмитрий.
В гридницу великий князь, скинув алый плащ, вошел не спеша. Увидев в углу ордынца в богатой, порванной одежде, встал перед ним.
Секиз-бей сдержанно поклонился Дмитрию, опуская подбородок на грудь. «Смотри-ка, - удивился снова Карахан, - при хане бухнулся бы на колени. А здесь лишь подбородок к груди прислонил. Чудеса! »
Мурза смерил взглядом князя с ног до головы: высокого роста, в плечах широк, телом слегка тяжеловат, борода и волосы черные, а глаза пронзительные, как стрелы…
– Мурза Карахан!
– вдруг воскликнул Дмитрий.
– Старый знакомый…
Князь подошел к монголу и подтолкнул, а вернее, вытолкнул его из угла на середину гридницы.
– Аль не узнаешь?.. Что, память Вожа отшибла?
– И захохотал, опершись на пиршественный стол.
– Ушел ты тогда, Карахан, не чаял, что встретимся… Думал, Мамай тебя порешил, а ты живой… Ну что ж, здравствуй. Да ты садись. Я насчет баньки распоряжусь: мы с дороги, да и ты, чай, тоже. Потом трапезничать будем. Михайло Андреевич, - обратился Дмитрий к Бренку, внешне похожему на князя, такого же роста и ширины в плечах, только волосами побелее, - скажи, чтоб баню истопили. Карахана с собой прихватим. Будешь мыться, мурза? Это у вас чернь воды не приемлет, а вы с Мамайкой, мои послы, говорят, в бассейнах со своими рабынями вместе купаетесь…
– Черкиз, - Дмитрий глянул на Секиз-бея, - переведи ему, что я сказал. И спроси, не обижали ль, когда везли с засеки. Почему одежа на нем порвана?
Секиз-бей перевел все, что говорил Дмитрий, равда, умолчал о двух последних вопросах. Карахан молча кивнул. Секиз-бей пояснил, согласен мурза в баню пойти, а что касаемо одежи, то изодрал, когда с засечной стражей бился…
На вопрос о том, помнит ли князя по реке Воже, Карахан ничего не ответил, сделал вид, что забыл. А ведь помнил… Значит, это сам великий князь его тогда чуть не порешил сулицей - а думал, что гнался за ним простой воин: без шлема, без плаща и на лошади неопределенной масти, так как она вся была забрызгана кровью и грязью.
А перед битвой видел московского князя в центре русского войска в золоченом шлеме, в алом корзно и на белом коне. Стоял Дмитрий твердо на том берегу Вожи, и так же твердо стояло все его войско: такого еще не бывало. Обычно, завидя наступающую ордынскую конницу, русские бросались врассыпную, а тут встали, как скала.
Бегич не вытерпел, ринулся сломя голову через реку - раззадорил его спокойный вид московского князя. Столкнулись оба войска, русские и поперли всей силой на мохнатые знамена и бунчуки с конскими хвостами…