Viva la M?salliance или Слава Мезальянсу
Шрифт:
— А что… что происходит? — обеспокоенно вопросила матушка, обращаясь не к дочери, а к её сопровождающей.
— Это хороший вопрос, — ответила та тихо. — Хотела бы я знать на него ответ… Броня, ты уверена, что не это был не берсерк?
— Я уже ловила состояние берсерка, — ответила Лешая, растирая предплечье ладонью: в этом, впрочем, не было нужды, ведь кожа выглядела абсолютной целой, нетронутой, даже без характерного покраснения в тех местах, куда совсем недавно могли бы давить закреплённые на рёбрах браслета зубья. — Это не оно. Я уверена. Профессура говорила, что тот, кто единожды его ловил, уже ни
Девушка говорила, пожалуй, больше для того, чтобы иметь возможность услышать собственный голос. Он был единственным, что не заглушал тревожный нарастающий гул, который сопровождал шествие воинства мерцающих белых точек, что постепенно отвоёвывали территорию у поля зрения девушки.
— Это что-то иное. Кардинально иное. Не думаю, что я способна повторить этот способ каста вновь: плоть просто подчинилась желанию. Мне захотелось, чтобы она стала твёрдой и рассеивающей энергию, и она стала. У меня была какая-то странная уверенность в том, что это сработает.
Сквозь белёсую пелену несуществующего снегопада, Броня смогла заметить, как Вик двинулся с места. Его шаг был решительным, а по напряжению руки было легко понять, что трость в очередной раз из опоры для привыкшего двигаться с ленцой молодого дворянина обратилась в его оружие. А вот момент, когда сопровождающий крутанул винт браслета как-то ускользнул от восприятия девушки.
Некромаг оттеснил плечом матушку слечны Глашек и занял позицию между своими спутницами и неизвестным в белоснежном мундире с золотыми эполетами. Девушке не удавалось разглядеть его лица, и даже волосы его были… словно бы какого-то невнятного цвета. Отчего-то Броне было легко разобрать окраску одеяний, но не удавалось даже понять, являлся ли этот человек блондином или же брюнетом.
Однако о незнакомце девушка могла сказать хотя бы это, а вот набор знаний о его сопровождении оказался настолько куцым, что девушке было не под силу даже назвать размер свиты этого любителя роскошных эполетов.
— Это цесаревич Александр, — шёпот аналитика с трудом пробивался сквозь фантомный гул в ушах синеглазки. — Наследник российского престола. Известный повеса. Говорят, о делах государства не думает вовсе, предпочитая предаваться увеселениям.
— Я сейчас не в настроении с ним говорить, — пробормотала Броня. — Вик, сошлись на моё плохое самочувствие… Ёла, проводи меня, пожалуйста в какие-нибудь изолированные покои? Мне надо немного подумать, а что где в этом несчастном дворце — сама Лешая ногу сломит.
Безродной не хотелось при родительнице говорить о том, что слова о плохом самочувствии являются чем-то большим, чем просто поводом избежать беседы с цесаревичем, а найти свободные покои девушке мешает отнюдь не отсутствие понимания планировки здания, а банальная невозможность перемещаться иначе, нежели наощупь.
Впрочем, нехитрая уловка не была способна обмануть матушку, и та подхватила дочь за локоток одновременно с тем, как это сделала Ёлко.
Краем уха Броня слышала, как Виктор самоотверженно встал на пути потомка российского императора и как проговорил вслух официальную версию. Однако же августейшая особа явно не привыкла к ситуациям, когда ей отказывают. Причём, что-то подсказывало девушке, что тут уже было не важно, надуман ли повод или же нет.
— Я вижу, сударыня, у васъ входитъ въ привычку
Цесаревич не кричал. Просто говорил. Однако его голос был столь силён, что Лешая могла расслышать каждое слово столь же ясно и отчётливо, как если бы собеседник находился прямо рядом с ней.
Девушка остановилась. Упёлась пятками в пол, мешая матери и любовнице увести себя прочь от места, где были просыпаны первые семена конфликта.
Ей было, что ответить.
— Вы сильно ошибаетесь, выдавая дешевое желаніе самоутвердиться за истинную гордость. Вамъ нечмъ гордиться, цесаревичъ, и оттого васъ такъ задваетъ мое нежеланіе тратить время на почесушки вашего разбухшаго, но крайне неустойчиваго и болзненнаго эго.
— Опрометчиво подобное говорить, — каждое слово любителя белых мундиров сочилось ядом: девушке не требовалось оборачиваться и вглядываться лицо собеседника сквозь сонм белых помех, дабы сказать, что оно искажено одной из тех противных высокомерных улыбочек, коими любят одаривать проигравших те, кто уверен в своей победе. — Я — наслдникъ россійскаго престола…
— Бронечка, — тихонько прошипела дочери на ушко матушка. — Пойдём. Не связывайся, пожалуйста. Ты не в себе.
Однако родительница не удостоилась ответа. В два движения плечом синеглазка высвободилась из захвата, в котором её удерживали розовоглазая дворянка и родственница, а затем развернулась на мысках в сторону цесаревича. Движение это было довольно неестественным. Механическим. Задействовало лишь ноги, сохраняя неподвижность всего, что выше пояса.
— Въ этомъ нтъ вашей вины! Просто родиться и издать первый крикъ въ Форгеріи доступно любому дураку!
Громкие слова оказались столь весомы, что их касания хватило, дабы разбить разом с десяток бокалов, да заставить треснуть с полдюжины блюд. Не то, чтобы Броня когда-то выделялась оперным голосом: по сути, она сейчас даже и не говорила на самом деле. Просто опустила челюсть, а слова сами рождались во рту, не требуя ни движения языком, ни кратковременного смыкания губ, ни даже выдоха.
— А что тогда достиженіе? — цесаревич сделал шаг вперёд, и Вик, бросив короткий взгляд на Лешую, отступил в сторону, пропуская беломундирника, но не его сопровождение: пред ними трость поднялась опасной преградой, в которой энергия сплеталась в сложные узоры, способные заворожить любого, кому было дозволено их видеть. — Вашъ маленькій трюкъ съ чревовщаніемъ?
Девушка сама не заметила, как отступили все тревоги. Она больше не нуждалась в том, чтобы ловить свет хрусталиком глаза, а звуки — несовершенной барабанной перепонкой. Даже тело казалось лишь одеянием, которое можно просто сбросить, ни на секунду не жалея. Лешая оказалась на грани между мирами материальным и энергетическим, осознавая в равной мере свободы, что дарует второй, и понятную предсказуемость первого, столь милую тем, кто мнит себя разумными существами.
— Да хоть бы и онъ. Всяко боле достойное дяніе, чмъ переводъ кислорода въ углекислый газъ на протяженіи долгихъ лтъ, — ответила ему синеглазка. — Въ конц концовъ, я же не горжусь тмъ, что являюсь божествомъ. Я горжусь лишь тмъ, что сдлала въ этомъ статус.