Византийская тьма
Шрифт:
Он не давал благословения никому, кто отваживался, узнав его, подбегать — сам считал себя грешным безмерно. Высокий куколь задевал за свесившиеся ветки шелковицы на улице Сфоракия, и они осыпали его желтой уже листвой.
Но за ним бежал вприпрыжку не менее знаменитый юродивый Кокора, воображающий себя петухом, звякая всевозможными цепочками, которые считал за украшение, ковшиками и котелками, куда он собирал объедки. Он старательно передразнивал каждое движение беглого патриарха, даже гундосил те же молитвы, какие тот творил на ходу. А Феодосии все сносил кротко, он верил, что достоин еще худшего поношения.
И,
— Увы, душа надменная не успокоится, ибо надменный человек как бродящее вино, расширяет душу свою, как ад, и, как смерть, он ненасытен и собирает все под себя, не обращая внимания на то, что сказано: «Горе тому, кто обогащает себя не своим — надолго ли это?» Не восстанут ли те, которых ты терзал, не поднимутся ли ограбленные — и ты достанешься им на растерзание…
Горе тому, кто строит свое на несчастии других. Как ты грабил других, так ограбят и тебя за пролитие крови, за разорение и нищету многих! Ибо сказано: «Горе строящему на крови и созидающему крепости неправдою!» Камни из стен возопиют, и перекладины из дерева станут отвечать им…
И народ в ужасе плакал и не знал, что ему делать, потому что чувствительные души предполагали, что худшее еще впереди.
Окончательно растерялась и Теотоки. Пробудился внутренний голос, который звал ее еще раз повидаться с Денисом. Она кляла себя за нелепую светскость, за фальшивую иронию, которые она, по ее мнению, разыграла зачем-то во время беседы с ним. Она, к ужасу своему, чувствовала, что волна теплоты и любви, помимо ее самой, захватывает ее, когда она думает о Денисе, а думала она о нем непрестанно. Придумывала предлоги: надо узнать, как бы он отнесся к ее Вороненку, был бы он его сыном. Надо (Матерь Божия!) сообщить ему срочно же, срочно о тех допросах, которые учинялись по его поводу, как говорил Врана. И чувствовала, что все это лишь предлоги, и тосковала безмерно.
Когда закончилась погрузка вещей в Редест, когда в последний раз была исполнена церемония купания Вороненка в доме Манефы, она поняла, что не увидеть его она уже не может. Но посылать к нему с приглашением? Нелепая затея, да он просто и не придет. Нужно идти к нему.
Призванный к ответу гном Фиалка сообщил на своем мимическом языке, что он знает в новом дворце Дениса в Дафнах калитку, через которую, как в каждом порядочном византийском доме, проникали, минуя привратника, доверенные слуги и наперсники. Теотоки накинула плат, и они побежали вдвоем, хотя она понимала, что по строжайшему указанию главнокомандующего Враны армейская разведка сопровождает незримо каждый выход в город госпожи. Но как это она конкретно осуществляет, кто и где крадется за ней следом — она не знала.
Репетировала по пути, с чего она начнет: «Простите великодушно, чувствую, что больше не увидимся мы…» Да нет, нет, не так надо, что это я?
Гном дернул ее за плат — уже и калитка? Да, да, неприметная дверца за углом фешенебельного фасада. Теотоки схватилась за сердце и пробежала вперед, аж до самой фускарии Малхаза. Фиалка, недоумевая и сострадая, пыхтел позади.
Возле фускарии, где была общественная уборная и вечно тусовались игроки и шулеры с ипподрома, она повернулась и уже спокойно пошла в гору, рассчитывая, что сейчас-то войдет. И она бы вошла
Первой она увидела Лизоблюдку, служанку Эйрини. Ее лупоглазой и губастой физиономии перепутать нельзя, хотя она, наткнувшись на Теотоки, почему-то испугалась и, не поздоровавшись, поспешила спрятаться в какой-то лавчонке, которых множество в Дафнах.
А вот и Мисси Ангелочек, ба, да тут целая свита ее подружки принцессы Эйрини, хотя самой ее нет. Сыновья известных людей — Исаак Ангел, хоть и не рыжий, как его папа, но не меньший клоун, Федор Ласкарис, юноша нежный и большой бездельник, молодой Пантехни… С Теотоки они тоже не поздоровались, отвернулись, будто наблюдают за выгулкой лошадей у ипподрома.
И тут она увидела саму Иру. Дочь Андроника, и без того белесая, а тут совсем бледная, как привидение, в таком же точно плате, как Теотоки, решительно подошла к калитке для наперсников, открыла ее и исчезла в особняке Дениса.
Вы думаете, эта сцена сразила Теотоки, заставила ее пасть в обморок или что-нибудь такое? Ничего подобного, наоборот. Конечно, шок был, словно на голову вылили ушат ледяной воды. Но тут же вернулись и рассудительность и трезвость. «Пойдем, Фиалка», — позвала она и вернулась на улицу Сфоракия, только не хохоча над тем, что могло бы с ней случиться.
В этот вечер Денис в хорошем настроении возвращался из финансового ведомства, где как претор участвовал в комиссии по изобличению казнокрадов, и, коль настроение у него было хорошее, надо понимать, что не без результатов.
Он тоже видел исход патриарха Феодосия, сначала (ведь он был близорук) подумал, что встретил попа, а это во все времена у всех народов плохая примета. Но оказалось, что это монах, да еще какой! «Что-нибудь еще сломалось в этой сумасшедшей империи», — думал Денис, смотря ему вслед.
У площади Августеон, как он делал это часто, он отпустил Костаки с лошадьми купать их, а сам пешком пошел под горку в свои Дафны, наслаждаясь тишиной солнечного вечера.
И тут кто-то напал на него, крича: «Иперасниси! Защищайся!», блеснула сталь клинка. Но Денис уже прошел хорошие уроки педагога Ласкаря, врасплох взять его было невозможно.
После первых секунд, когда стало ясно, что нападение он отбил, Денис огляделся и узнал напавшего — Мисси Ангелочек! Ах, бездельник, выдать бы ему пару розог, но и отказать в поединке нельзя — ведь это были рыцарские времена. А кругом стояли его друзья, соревнователи с Золотой площадки, Денис узнал каждого из них. Они в их поединок не вмешивались, стояли, жуя маковые зерна, и подбадривали Мисси воинственными возгласами.
Ангелочек тоже где-то прошел хороший тренинг по фехтованию. Он применил серию ударов с левой руки, но и Денис как раз недавно проходил их со своим Ласкарем. Напал — отбил, удар — ответ. Теперь поединок пошел на выносливость, уж в этом-то хилый Ангелочек никак взять верх не мог.
Денис, не прекращая фехтовать, окончательно развеселился и даже стал выдавать мысленные реплики болельщикам Ангелочка. «А, Исаак младший, это ты? Не радуйся, хоть отец твой и будет царем, но тебе не дожить до царского трона, об этом детально напишет дотошный Никита Акоминат. А царствовать будет вот этот Федор Ласкарис, любитель мороженого и девочек от Малхаза, правда, тогда уж он станет лысый как колено и угрюмый как сова…»