Византийские портреты
Шрифт:
Надо видеть, с какой силой и резкостью Фридрих II восстает "против этих пастырей Израиля, которые отнюдь не священнослужители церкви Христовой", и против главы их, папы, "отца лжи", как он его называет. Дело в том, что Иннокентий IV как раз отправил в Никею посольство с целью порвать союз между двумя императорами и восстановить единение церквей. Хотя Фридрих II поздравлял себя нарочно с якобы "крайней и непоколебимой любовью", какую Ватац сохранял к "своему отцу", он в душе несколько тревожился за последствия этого шага. Поэтому он спешил предупредить греческого монарха, что никак не "в интересах веры" было отправлено к нему это посольство, но единственно с целью "посеять раздор между отцом и сыном". И так как Ватац, одно время соблазненный папскими предложениями, решил вступить в переговоры с Римом и отправил в Италию уполномоченных, Фридрих II прибавлял: "Наше величество хочет, наконец, по-отцовски побранить сына за его поведение", ибо сын "без ведома отца" принял такое важное решение; и, напоминая, что он имеет опыт относительно дел Запада, он не без некоторой иронии прибавлял, что никогда не позволил бы себе ничего решить относительно дел Востока, не посоветовавшись
Во всех этих чисто политических письмах нет ни одного слова, касающегося императрицы Анны. Единственно только Фридрих II слегка касается ее, когда напоминает об отлучении, какому подверг его папа по поводу брака, однако "законного и канонического", в котором царь соединился "с нашей, столь любезной нам дочерью". Итак, несмотря на неверности Ватаца, несмотря и на интриги папы, дружеский союз между двумя монархами продолжал существовать, и, как видно, император усиленно упирал, с целью его упрочить, на близкое родство, соединявшее зятя со свекром. Однако в действительности именно начиная с этого времени связь между ними несколько ослабела; может быть, потому, что царица Анна не сумела достаточно заинтересовать своего мужа. Когда в декабре 1250 года великий император Швабский умер, эта связь должна была быстро распасться окончательно.
Получив благодаря этому обстоятельству свободу, греческое посольство прибыло к Иннокентию IV, и начались переговоры, приведшие в 1254 году к полному соглашению. По этому договору папа предоставлял царю полную свободу действия относительно латинской Константинопольской империи; в обмен на это греческий император обещал реализовать соединение церквей. Чтобы воссоздать вновь единство христианского мира, Иннокентий IV отнюдь не задумывался пожертвовать политическим учреждением, созданным четвертым крестовым походом. Чтобы вновь завоевать столицу империи, Ватац не задумывался пожертвовать независимостью греческой церкви. Со стороны обоих договаривающихся это была полная измена традиционной политике, и через это событие принимало первостепенное значение. Несомненно, оно обозначало конец греко-немецкого союза, подготовленного и освященного браком 1244 года.
Во всяком случае, несколько раньше этого, оттого ли, что маркиза исчезла, оттого ли, что, по мере того как она вырастала, юная императрица Анна приобретала некоторое влияние на своего мужа, но в 1253 году при никейском дворе произошел любопытный случай. После смерти Фридриха II одним из первых дел Конрада IV, его законного сына, было изгнать Ланчиев, то есть родных матери Анны и Манфреда. Изгнанники отправились искать приюта в Никею, и Иоанн Ватац очень радушно принял Гальвано Ланчию, дядю своей жены, и других ее родственников. Он даже оказал им такое явное покровительство, что Конрад IV счел себя оскорбленным и стал в довольно сильных выражениях жаловаться на поведе-{361}ние царя. Он отправил по этому поводу на Восток специального посла, маркиза Бертольда Гогенбургского, который своей миссией и высокомерным обращением оставил по себе надолго воспоминание в Никее. Таким требованиям греческий император должен был уступить. Но можно думать, что недовольство, какое он при этом испытал, окончательно отдалило его от Гогенштауфенов и бросило в объятия папы.
Происшедший разрыв оказался окончательным. Противно тому, что можно было бы предположить, наследник Конрада IV, Манфред, вступил в 1254 году на престол, не сделав ничего, чтобы сблизиться с мужем своей сестры; и, напротив, выказал себя крайне дурно расположенным к императору Никейскому. Так что, когда, в свою очередь, умер Иоанн Ватац, 30 октября 1254 года, союз, о котором мечтал Фридрих II, оставался не больше как одним воспоминанием.
* * *
После вышесказанного понятно, что, оставшись при таких условиях вдовой, Анна охотно возвратилась бы на родину. Ее положение при никейском дворе стало действительно после смерти мужа очень трудным. Наследник Ватаца, Федор II Ласкарь, относился крайне враждебно к латинянам вообще, и так как он был сыном от первого брака, он особенно ненавидел свою мачеху и дурно с ней обращался. Кроме того, так как политика Манфреда становилась все более и более враждебной грекам, новый царь, видевший в сестре короля Сицилийского драгоценный залог, считал выгодным иметь ее в своих руках и из предосторожности держал ее в полуплену. Таким образом, одинокая, нелюбимая в далекой стране, она, с другой стороны, не могла вырваться оттуда. Положение оставалось тем же, когда после смерти Федора Ласкаря Михаил Палеолог похитил трон и в 1261 году вновь завоевал Константинополь. Единственная перемена в положении Анны состояла в том, что вместе со двором она из Никеи, все такой же полупленницей, возвратилась в Византию. И тут с дочерью Фридриха II случилось последнее происшествие.
Естественно, что согласно византийскому этикету юная монархиня сохраняла положение и образ жизни, какие приличествовали императрице. Впрочем, она крайне скромно пользовалась своими преимуществами. "Она украшала свое существование, - говорит один летописец, - красотой своих добродетелей, и чистота ее нравов еще больше выдавала сияющую прелесть ее лица". Но, несмотря на это добровольное уединение, она отнюдь не оставалась незаметной. Ей было тогда лет тридцать, и она отличалась красотой. {362} Новый император Михаил Палеолог это увидел и сильно увлекся молодой покинутой женщиной. К тому же, как известно, это было в обычае византийских узурпаторов - брать себе в жены вдов своих предшественников, полагая, что такой способ действия являлся средством узаконить свою узурпацию. Но на этот раз Михаил Палеолог встретил достойного противника, когда решился открыть свои чувства. На его признания Анна отвечала с презрительным высокомерием, заявляя, что она, вдова императора и дочь Фридриха II, не могла унизиться и стать любовницей человека, считавшегося
Но дело в том, что Михаил был женат, и жена его Феодора была прелестная женщина, из хорошей семьи и безупречной нравственности; кроме того, она обожала своего мужа, которому родила троих сыновей. Имея такую жену, довольно трудно было найти предлог для развода и нечего было ждать ее доброго согласия. Находчивый император призвал тогда себе на помощь политику. Он объяснил у себя на совете великую опасность, грозившую империи, приготовления, делавшиеся латинянами, чтобы вновь взять Константинополь, численное превосходство их войск сравнительно с силами византийцев. Уже болгары были готовы вступить в коалицию; кроме того, следовало опасаться, как бы король Манфред Сицилийский, желая отомстить за сестру, не присоединился также к лиге. Поэтому в видах государственной пользы важно было сблизиться с ним через посредство брака. Таким образом его можно было отвлечь от противной стороны, и греческий император нашел бы большое подкрепление в поддержке этого могущественного принца, который в силу обстоятельств был бы другом и союзником мужа своей сестры. И Михаил приходил к тому заключению, что для блага государства он должен был развестись и жениться на Анне.
Известно, что в это время папа, Венеция и принц Ахейский заключили союз против Греческой империи, что Манфред, возвратившийся к великим честолюбивым замыслам Гогенштауфенов относительно Востока, открыто выказывал враждебность византийцам и что, следовательно, соображения политические могли, так же, как и любовь, внушать Михаилу Палеологу мысль о браке, который сблизил бы его с сыном Фридриха II. Впрочем, он еще с 1259 года понял выгоду этого и напрасно пытался добиться распо-{363}ложения короля Сицилии. Он потерпел неудачу и на этот раз, но по другим причинам. Феодора, законная жена, противопоставила намерению императора отчаянное сопротивление. Она привлекла на свою сторону патриарха; последний, возмущенный, стал грозить Мануилу карой церкви, если он будет упорствовать в своих намерениях, и "разбил его убедительные доводы так же легко, как рвут паутину". Под угрозой отлучения, висевшей над его головой, царь уступил; он признал, что имел дело с более сильным, чем он. Тем не менее, так как, по его мнению, полезно было заручиться расположением Манфреда, он воспользовался царицей Анной, но иначе, чем думал раньше. Он возвратил ей свободу и отправил ее к брату.
В 1262 году один византийский полководец, кесарь Алексей Стратигопуло, тот самый, что отвоевал Константинополь у латинян, попал в руки деспота Эпирского, деверя и союзника короля Сицилийского, и был в качестве победного трофея отправлен к нему на Запад. В 1262-м или 1263 году предложили его освободить в обмен за освобождение царицы Анны. Михаил поспешил согласиться, чтобы угодить Манфреду, но, однако, это не привело к сближению с Гогенштауфенами, о котором он мечтал.
* * *
Итак, после почти двадцатилетнего отсутствия Анна-Констанция возвращалась на свою родину. Там ей пришлось присутствовать при другого рода катастрофах. В 1266 году Урбан IV поднял Карла Анжуйского против Манфреда, и вскоре поражение при Беневенто предало императрицу и ее близких в руки победителя. Но в то время, как жена и сыновья Манфреда были брошены в тюрьму, Анну, к ее счастью, сочли менее опасной. Ее оставили на свободе, и в 1269 году она удалилась в Испанию к своей племяннице Констанции, бывшей замужем за инфантом, доном Педро Арагонским. Тут-то после стольких приключений она нашла наконец мир. Здесь она в благочестии окончила свою жизнь, приняв пострижение в монастыре Святой Варвары в Валенсии; и чтобы показать этой святой и строгой обители свою благодарность, она по завещанию оставила ей в наследство чудотворный образ святой покровительницы монастыря и знаменитую реликвию - обломок скалы, откуда забила вода, послужившая для крещения св. Варвары. Как кажется, это было единственное, что она вывезла с Востока после своего долгого пребывания там.
Во всяком случае, в то отдаленное время, когда она вышла замуж за Ватаца, греческий император назначил ей вдовью пенсию: он подарил ей три города, многочисленные замки, и доход с этого {364} равнялся тридцати тысячам золотых. По завещанию она оставила все свои права на эти восточные владения племяннику своему, дону Жуану II, который позднее должен был этим воспользоваться. Что касается ее самой, она умерла в безвестности около 1313 года, восьмидесяти с лишком лет от роду.
Есть что-то печальное в судьбе этих западных принцесс - Берты Зульцбахской, Агнесы Французской, Констанции Гогенштауфен, отправившихся в XII и XIII веках царствовать в Византийскую империю, и эта печаль наложила на их неясные облики, почти стертые временем, печать трогательной прелести. Уехав по политическим соображениям далеко от родины, оставаясь почти всегда чужими новому миру, куда забросила их судьба, эти принцессы в изгнании доказали печальную невозможность для греков и латинян того времени понять друг друга. Участницы величайших исторических событий, они большею частью были их жертвами. Но достаточно, что их существование было связано с существованием Мануилов и Андроников Комнинов, императоров Никейских и последних Гогенштауфенов, чтобы оно продолжало возбуждать интерес. Они видели великие события, хотя крайне редко руководили ими. Пышность и великолепие Византии XII века, трагедии дворцовых революций, четвертый крестовый поход и основание Латинской империи в Константинополе, восточная политика Фридриха II проливают особый, обаятельный свет на туманные силуэты этих забытых принцесс. Но в особенности их история показывает, какую бездонную пропасть прорыли крестовые походы между Востоком и Западом. Никогда, быть может, эти два мира не приложили столь частых и искренних усилий узнать друг друга, понять, сблизиться. Никогда, несмотря на добрую волю, их попытки не приводили к такой полной неудаче. {365}