Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2-х кн.
Шрифт:
Относительно самостоятельного царствования Феодоры историки считают нужным отметить выдающуюся особенность, которая действительно представляет явление замечательное в византийской истории, а именно, что во все продолжение ее самодержавствования не было заговоров и бунтов, никто не злоумышлял против верховной власти. [730] Но это не значит, чтобы все политические партии слились при ней в один согласный концерт. При Феодоре все более обострялись разъединение и вражда между военной и гражданской партиями. Политика Феодоры, не щадившей представителей военного сословия [731] и выдвигавшей мирных граждан, своих евнухов и духовных лиц, из которых синкелл Лев Стра–воспондил (или Параспондил) сделан был даже первым министром, [732] давала пищу разъединению и вражде, обрушившимся впоследствии на преемника Феодоры. Не обходилось при Феодоре и без партий в среде придворных. Придворные разделились на два лагеря. Яблоком раздора был вопрос: следует ли Феодоре выходить замуж, или оставаться девственницей до смерти. Спальные евнухи, приближенные слуги и вообще лица, основывавшие собственные свои расчеты и свою карьеру на том, чтобы Феодора одна заведовала управлением и ни с кем не разделяла престола, внушали ей мысль устраняться от брака; другие, напротив, держались того убеждения, что рука женщины недостаточно сильна, чтобы крепко держать кормило правления, особенно в трудное время, когда нужно выдерживать постоянную борьбу с врагами на границах Империи. Стремление этой последней партии, требовавшей, чтобы императрица избрала себе доблестного мужа и возвела его на престол, были проникнуты патриотизмом; группировалась партия вокруг Константинопольского патриарха Михаила Керуллария. Первая партия взяла перевес, потому что вторила настроению Феодоры. Феодора, не чувствовавшая склонности к замужеству и видевшая на своей родной сестре несколько опытов, что лица, осчастливленные рукой императрицы, оказывались в высшей степени неблагодарными к благодетельнице, не решилась явить нового опыта благодеяния и предпочла править самостоятельно, не разделяя ни с кем престола. [733] Взявшая верх партия во все время непродолжительного царствования Феодоры пользовалась влиянием, имея во главе своей первого министра, синкелла Льва; противная партия, с Керулларием во главе, значением не пользовалась и, понятно, не могла за это питать благодарных чувств к своим соперникам.
730
Psell., IV, 201 (Zon., IV, 182; Ephr., 139); Attal., 52.
731
Напр., Исаак Комнин был лишен стратопедархии и заменен евнухом Фео — (ором. См.: Cedr., II, 611.
732
Attal., 52; Cedr., II, 611; Zonar., IV, 181.
733
Psell., IV, 200, 357–358; Attal., 51.
Когда
734
Лебо (XIV, 401) и Финлей (I, 529) без всякого основания усвояют инициативу клятвы Феодоре: первый говорит, что Феодора взяла со Стратиотика клятву ничего не делать без совета министров, второй, что она, надеясь выздороветь, взяла клятву повиноваться ее приказаниям. Ошибка произошла от неточного понимания текста источника (Кедрина).
735
Psell., IV, 208–209 (Zon., IV, 182); Psell., IV, 358–359; Attal., 52; Cedr., II, 612 (Zonar., IV, 182; Glyc., 600; Manass., 269; Georg., 880); Codin., 157; Arisdag., 108–109; Anon. Bar., 330; Lap. Prot., 59 (под 1057 г.).
736
Можно полагать, в тот же день, хотя армянский историк (Arisdag., 109) утверждает, что она прожила после того три дня, а Кодин (157) насчитывает Даже пять дней. У Финлея (I, 530), Муралыпа (643) и Герцберга (I, 303), Gesch. d. Byz. (219) смерть ее неправильно отнесена к 30 августа; у Лебо (XIV, 400) и Гиббона (864) — к 22 августа (согласно Кодину).
737
Ни один историк точного вычисления времени ее царствования не дает, указываются следующие сроки: 1 год без одного дня — Psell., IV, 209; ровно 1 год — Glyc., 599; Man., 268; Michel le Gr., 290; 1 год и 8 мес. —Attal., 52; 1 год 8 мес. и 20 дней — Codin., 157; 1 год и 9 мес. — Zon., IV, 182 (Georg., 880); 2 года — Arisdag., 108; Georg., 920; Rom. Sal., 169; 2 года и 3 мес. — Matth. d'Ed., 103; 2 года и 7 мес. — loel, 63.
Глава вторая
Михаил VI у двух западно–европейских историков [738] называется Михаилом Брингой. Если предположить, что это название применено к нему правильно, то отсюда можно заключать о происхождении его из рода Брингов, к которому принадлежал знаменитый приспешник Анастазо–Феофано, евнух Иосиф Бринга, пользовавшийся большим влиянием при византийском дворе в середине X в. и отправленный в ссылку вторым мужем Феофано, Никифором Фокой. Но основание для заключения слишком шатко. Западно–европейские историки по генеалогическим и хронологическим вопросам не могут своими показаниями иметь решающего значения при отсутствии подкрепляющих данных у греческих историков. Греческие же писатели прилагают к Михаилу названия: Старик, [739] Стра–тиотик, [740] Патриций. [741] Первое название указывает на лета Михаила, у которого при вступлении на престол не было ни одного не седого волоса на голове. [742] Последние два указывают на его профессию и общественное положение до вступления на престол. Сирийский историк, [743] характеризуя Михаила Старика, замечает, что это был человек мудрый, воздержный, который вместо того, чтобы пожинать плоды чужих трудов, жил трудами собственных рук, выделывая и продавая ложки. Это свидетельство о невысоком общественном положении Михаила мы не можем принять за чистую монету, так как оно идет вразрез со свидетельствами других источников. Аристакес Ластивертский замечает/ что Михаил исправлял наследственно какую–то придворную должность; но это замечание, при его неопределенности, может быть принято разве в том смысле, что общественное положение Михаила было не столь низко, как изображает Михаил Сирийский. Из греческих писателей [744] мы знаем только, что Михаил Старик с малолетства вращался в военной сфере, отличился как солдат и прозван поэтому Стратиотиком; [745] он был прост, кроме военного дела ничего не знал, но чин имел высокий — был патрицием; по происхождению был из Византии, где имел оседлость и недвижимую собственность.
738
Lup. Protosp., 59; DandoL, 245.
739
Это название приложено к нему также у Матвея Эдесского (103) и Михаила Сирийского (290).
740
Оно приложено и в Chron. Breve (178) в форме «Стратоник».
741
Сообразно с этим у Анонима Барийского (330) он называется «nobilio» — название, переделанное у Ромауальда Салернского (169) в «noviciuso.
742
Psell., IV, 209.
743
Michel le Grand, 190–191.
744
Attal., 52; Cedr., II, 612, 637.
745
Это было прозвище личное, а не фамильное, но дети, если бы Михаил имел потомство, могли бы обратить его в родовое.
Партия Льва Параспондила не ошиблась в расчете: дряхлый и малообразованный царь, ею избранный, не столько способен был управлять, сколько сам нуждался в руководстве. [746] Лев, в звании протосинкелла, остался первым министром; его товарищи тоже удержали свои места; дела шли в прежнем направлении; враждебная партия, имевшая представителем Михаила Керуллария, продолжала существовать, но все делалось ' вопреки ее желанию. [747]
746
Psell., IV, 209; Attal., 52–53; Zon., IV, 182 (Ephr., 139; Georg., 880).
747
Cedr., II, 619; Psell., IV, 359–360.
Зная о существовании недовольных избранием Стратиотика и надеясь встретить у них поддержку, предпринял забавную демонстрацию племянник (сын брата) императора Мономаха, Феодосий. Он, тотчас после провозглашения Стратиотика, собрал родственников, слуг, соседей и знакомых и направился из своего дома через площадь ко дворцу, громко объявляя, что несправедливо поступлено с ним, ближайшим родственником и наследником царским. Придворные евнухи, узнав о возмущении, приготовились выслать против Феодосия дворцовую стражу из греков и варягов. Но тот, получив сведение об их намерении, отправился в Великую церковь в полной уверенности, что недовольный правительством патриарх примет его сторону, соберется, по обыкновению, толпа народа и провозгласит его императором. Патриарх, хотя питал в душе недовольство, не считал однако же возможным действовать против правительства; подобно тому как он покорился совершившемуся на почве законности факту, когда был вызван для коронования Стратиотика, так точно и теперь не находил нужным помогать безумной и противозаконной затее. Никакого предварительного совещания и договора с Феодосием у него, очевидно, не было, [748] и когда последний вместе со своим сыном и с некоторыми из приверженцев, которые не успели еще разбежаться при вести о движении на них войска, подошел к храму Св. Софии, церковные двери оказали запертыми по приказанию патриарха. Феодосий был арестован и отправлен в ссылку в Пергам; то же сделано с главнейшими из его приверженцев. На византийцев этот эпизод произвел впечатление потешной затеи, и они сложили про Моно–маха — «глупца» насмешливый стих. [749]
748
Существование соглашения подозревает Гфрёрер (III, 593–594), вообще склонный преувеличивать возмущение Феодосия, смотреть на него как на предприятие в обширных размерах, предварительно подготовленное.
749
Cedr., И, 612–614 (Zon., IV, 184).
Предприятие Феодосия Мономаха было личным его делом; в основе его не скрывалось никаких более глубоких интересов, ни общегосударственных, ни сословных, ни партийных. Оттого оно потерпело такое фиаско. Совсем другой исход имело предприятие стратигов, людей военного сословия, выступивших при Стратиотике с намерением отвоевать первенствующее политическое место, с которого они были удалены людьми мирных занятий, евнухами и царскими прислужниками, учеными, лицами духовными. Преобладание гражданских лиц при дворе и в управлении, предпочтение, оказываемое им императорами, преемниками Василия II, выгоды, извлекаемые ими из императорского предпочтения, все это раздражало воинов, несших, особенно начиная с Мономаха, усиленные труды по защите государства от многочисленных врагов, преимущественно турок, и не пожинавших плодов от своих трудов. С каждым годом усиливался антагонизм между двумя сословиями подданных — воинами и гражданами. Антагонизм, зародыш которого коренился, быть может, еще в особенностях военной реформы Диоклетиана и Константина Великого, заявил о себе при Мономахе в бунте Торника, но тогда он был второстепенным мотивом, уступая первенство антагонизму между двумя главнейшими частями государства — Западом и Востоком. При Стратиотике он выдвинулся на передний план и оттеснил интересы племенные и этнографические.
В этой борьбе за политическое преобладание военного сословия первый шаг был сделан 27 марта 1057 г., или около того времени. 27 марта приходилось на Великий четверг — день, когда раздавалась царская руга. Несколько заслуженных, но неоцененных по заслугам воинов, в том числе магистр Исаак Комнин, магистр Катакалон Кекавмен, вестарх Михаил Вурца, Константин и Иоанн Дуки, прибыли к этому времени в Византию просить царя не оставить их своим вниманием и щедротами, произвести в следующий чин и т. д. Император дал аудиенцию, но отнесся немилостиво, [750] стал упрекать за сделанные ими, в качестве военачальников, ошибки и не удовлетворил их просьб. Они сделали попытку подействовать на царя через его первого министра, Льва Параспондила, но тот принял их еще с большей суровостью, чем сам император. Оскорбленные стратиги, не выезжая из Византии, сговорились свергнуть Стратиотика и возвести на его место Исаака Комнина; они скрепили свой договор клятвой и разъехались по домам, в Малую Азию. К заговору пристали и другие военачальники, члены знатных фамилий: Никифор Вриенний, оскорбленный тем, что Стратиотик, возвратив его из ссылки, отказал в просьбе возвратить конфискованное имущество, проедр Роман Склир, сыновья Василия Аргира, Никифор Вотаниат. Заговорщики стали подготовляться к восстанию, делая это осторожно и не брезгуя, как например Катакалон Ке–кавмен, даже поддельными документами. Случайное обстоятельство заставило их поторопиться. Никифор Вриенний нанес личное оскорбление приставленному к нему царем в качестве войскового казначея патрицию Иоанну Опсаре. Один из соседних военачальников (патриций Ликанф), ничего не знавший о заговоре стратигов, усмотрел в этом поступке начало возмущения Вриенния против царя, захватил его и отдал в распоряжение Опсары, который ослепил Вриенния и отправил в Византию. Заговорщики, опасаясь, чтобы Вриенний на дознании не обнаружил их заговора, поспешили в Костамону (в Пафлагонии), где жил Исаак Комнин, и 8 июня 1057 г. торжественно провозгласили его императором. К Комнину стали стекаться стратиоты. Он, приняв предварительно все меры, чтобы обеспечить правильное устройство и движение войск, а также чтобы не иметь недостатка в материальных средствах содержания армии, двинулся по направлению к Никее и занял этот город, предоставив свободный пропуск бывшему здесь военному отряду, пожелавшему остаться верным Стратиотику.
750
Немилость
Весть о возмущении произвела на Стратиотика и его советников потрясающее впечатление и сначала как бы парализовала всякую энергию. Потом собрался государственный совет для обсуждения вопроса, что следует предпринять при данных обстоятельствах. Решено было озаботиться примирением с правительством враждебной партии, представителем которой был Керулларий, и затем уже, когда водворено будет таким образом единодушие в стенах столицы, собрать западное войско, присоединить к нему ту часть восточного, которая осталась еще верной, и выступить против узурпатора. Примирение с патриархом — искреннее или притворное — состоялось, собралось также и войско, и под предводительством доместика, евнуха Феодора, имевшего ближайшими помощниками Магистра Аарона (шурина Исаака Комнина) и стратига Василия Тарха–ниота, переплыло пролив у Хризополя и через Никомидию придвинулось к Никее. [751] Прежде чем армии — с одной стороны восточная, с другой западная с незначительным контингентом восточного войска — сразились, они провели некоторое время на виду друг у друга, причем войско Стратиотика оказалось хотя и многочисленнее, однако же менее стойко, чем войско Комнина, царские солдаты беспрерывно дезертировали к Комнину и шатание началось даже среди офицеров. Можно догадываться, что дезертировали главным образом из двух восточных отрядов армии Стратиотика, чувствовавших племенное и этнографическое тяготение к отрядам, состоявшим под командой Комнина, македоняне же оставались верны, по крайней мере известно, что они настаивали на необходимости скорее сразиться. Неподалеку от Никеи произошла битва. [752] Исаак Комнин командовал центром своей армии, Кекавмен левым крылом, Роман Склир правым. В царской армии евнух Феодор стоял в центре, Аарон на левом крыле, Василий Тар–ханиот на правом. Сначала успех склонился на сторону царского войска. Аарон мужественно ударил на правое неприятельское крыло, обратил в бегство и пленил Романа Склира; солдаты его напали на неприятельский центр и серьезная опасность грозила даже лично Исааку Комнину. Момент был решительный, но храбрый Катакалон Кекавмен переменил роли. Он вре–зался в правое крыло царской армии, предводимое Тарханиотом, погнал его перед собой и произвел страшное смятение в рядах своих противников, смятение распространилось даже на отряды Аарона, ободрив смущенное первой неудачей войско Комнина. Началась жестокая резня, кончившаяся всеобщим бегством и совершенным поражением императорских войск. Комнин остался победителем, и евнух Феодор, отказавшись от всякой мысли возобновить сражение, стал тайно сноситься с победителем. [753] На третий день после победы Комнин прибыл в Никомидию.
751
Аристакес (118) утверждает, что военному столкновению предшествовало посольство от царя к Комнину, с предложением титула куропалата; но это известие категорически опровергается показанием Пселла (IV, 215).
752
По вероятным вычислениям, битва происходила 26 августа 1057 г., или если ранее 26 августа, то днем–двумя, не более. У Муральта. (645) поставлена не на месте между июнем и 28 июля.
753
Это была, без сомнения, кровопролитная битва, но Матвей Эдесский (103), очевидно преувеличивает, утверждая, что греки потеряли 150000 человек. Вообще Матвей неверно излагает ход событий, говорит, что а) патриарх лично с магнатами после сражения отправился к Комнину, присягнул ему, взял с него клятву, после чего Комнин введен в город и посажен на престол, б) после того оказалось два императора, которые начали междоусобную войну, один опустошал области, признававшие императором другого, и так продолжалось до тех пор, пока Комнин не восторжествовал и не сделался единодержавным.
Положение Стратиотика было отчаянное: ему оставалось или очистить место победителю, или войти с ним в компромисс. Он готов был уже прибегнуть к первому средству — отречься от престола, — но приближенные склонили его попытать последнее — начать с Комниным переговоры. Прежде чем к ним приступить, Стратиотик, не доверяя верноподданническим чувствам византийцев, заставил всех сенаторов присягнуть и дать подписку в том, что они никогда не признают царем Комнина и не воздадут ему чести, подобающей царю. Затем к Комнину было отправлено посольство, состоявшее из проедра Константина Лихуда, проедра Феодора Алопоса и ипата философов Михаила Пселла. Хотя Пселл занимал в посольстве последнее место, но как более других красноречивый, он говорил от имени остальных. В грамоте, которая вручена была послам, Комнину предлагалось усыновление, достоинство кесаря и второе после императора место, под условием, чтобы он сложил оружие. Послы, получив сначала от Комнина удостоверение в личной своей безопасности, переплыли 28 августа пролив и явились в неприятельский лагерь; допущенные к Комнину, они удостоились беседы с ним о разных посторонних предметах, угощены и отведены в приготовленные для них палатки. На следующий день, 29 августа, дана была послам торжественная аудиенция в присутствии войска. Комнин, приняв грамоту и выслушав из уст Пселла тождественные с содержанием грамоты предложения от Стратиотика, которые встречены были окружающими и войском громким выражением неодобрения, распустил собрание и остался наедине с послами. Тут он объяснил послам, что лично он готов удовольствоваться званием кесаря, если с этим званием соединено будет право назначать на низшие государственные должности и на места военачальников, если царь пришлет грамоту, удостоверяющую, что после смерти не передаст власти никому другому, если не отнимет от его сподвижников достоинств, которыми те у него почтены, и наконец если удалит от управления своего первого министра, нанесшего кровную обиду стратигам. Комнйн обещал, как скоро эти условия будут исполнены, сложить оружие и распустить войско. На следующий день, 30 августа, послы были отпущены. Когда они вручили Стратиотику ответную грамоту Комнина и передали устно все, что им поручено было передать, Стратиотик был чрезвычайно обрадован. Он немедленно согласился на все условия, предложенные Комниным, изложил их в грамоте и на другой день, 31 августа, опять отправил тех же послов к Комнину с грамотой и с наказом, сверх того, передать ему по секрету пункт, который из боязни перед народом и сенатом не внесен в грамоту, а именно: Стратиотик приказал клятвенно заверить Комнина, что через несколько дней, как только окончены будут все нужные к тому приготовления, он приобщит его, Комнина, к царской власти. Послы явились в лагерь, грамота прочитана вслух и всем понравилась. Когда же, оставшись наедине, послы сообщили еще дополнительный секретный пункт, обрадованный Комнин тотчас отдал войску приказ расходиться по домам. Положено было, что завтра послы уедут в столицу и известят царя, что Комнин через три дня прибудет на берег пролива, как раз напротив императорского дворца, и оттуда переправится к своему нареченному отцу, как его усыновленный сын и кесарь. [754] Но в тот самый день, как это было решено и все таким образом окончательно улажено, в Византии случились обстоятельства, сообщившие делу совершенно другой оборот.
754
Действия послов и ход переговоров изложены нами применительно к обстоятельному и правдивому рассказу одного из послов, Пселла. Нужно заметить, что на послов, вероятно, вследствие того, что они потом пользовались благосклонностью Комнина и играли видную политическую роль, пало подозрение, занесенное в хронику Скилицы (Cedr., 11, 633–634), будто они изменили Стратиотику, защищая, по–видимому, его дело, но сами один за другим тайком являлись к Кекавме–ну, который между приближенными Комнина был самым сильным противником какого бы то ни было соглашения со Стратиотиком, и советовали ему не делать уступок. Это подозрение новейшие историки (Гиббон, 864; Финлей, I, 536–537) возводят в положительный факт. Кажется, подозрение не имеет под собой фактической почвы; хотя послы в глубине души сознавали превосходство Комнина перед Стратиотиком и нисколько не были опечалены, когда совершился переворот в пользу Комнина, однако же долг свой исполнили честно.
После победы Комнина движение в Константинополе в пользу победителя с каждой минутой все более возрастало. Некоторым сдерживанием, по крайней мере формальным, служила подписка, взятая Стратиотиком с сенаторов. Но когда Стратиотик заключил с Комниным договор, причем и содержание секретного пункта, скрываемого Стратиотиком от византийцев, так или иначе стало известно, тогда последние нити были порваны. 31 августа некоторые из сенаторов, людей знатных и властных (магистр Михаил, сын Анастасия, патриций Феодор Хрисилий, патриций Христофор Пиррос, начальники этерий) в сопровождении народной толпы явились в храм Св. Софии и потребовали, чтобы патриарх [755] вышел к ним из своих покоев. Патриарх велел запереть входы на верхние галереи храма, сам явился на них и стал призывать бушующую толпу к спокойствию, а вместе с тем, чтобы узнать в точности, в чем дело и чего от него хотят, выслал своих племянников, Никифора и Константина, которых он любил как своих родных детей. Толпа захватила племянников в качестве заложников и объявила, что им не поздоровится, если патриарх не сойдет к ним сейчас же в церковь. Керулларий, не видя другого исхода и опасаясь за участь своих племянников, облачился в фелонь и другие присвоенные его сану знаки и сошел вниз. Его сейчас же усадили на трон, поставленный на амвоне и сначала предложили ему отправиться послом к царю и просить его возвратить документ с собственноручными подписями сенаторов, так как теперь, говорили они, после того как царь заключил с Комнином договор и сам признал его царем, подписавшиеся поставлены в ложное положение, не зная что делать, признавать его царем или не признавать; если признают, то при действии означенного документа они явятся клятвопреступниками, если же не признают, то подвергнутся за это наказанию. Патриарх обещал взять на себя эту миссию. Все это предполагало уже предрешенным вопрос о том, что Комнин должен быть признан императором; речь шла только об устранении формального препятствия. Но препятствие, во–первых, касалось не всех присутствовавших в храме, во–вто–рых, для совести многих было слишком тонкой материей. Когда согласием патриарха отправиться послом вопрос о Комнине был решен, то присутствовавший в храме Феодор, патриарх Антиохийский, провозгласил многолетие царю Исааку Комнину. Толпа подхватила возглашение, грозя местью и разорением всем противящимся царю Комнину. Дело было покончено: тут уже не о документах каких–нибудь следовало хлопотать, а о том, чтобы предотвратить кровопролитие и спасти Стратиотика от насильственных действий со стороны народной массы. Керулларий отправил к Стратиотику митрополитов с предложением оставить дворец и поспешить к нему, под прикрытие св. Великой церкви; к этому присоединено было затем решение, принятое под влиянием большинства собравшихся вокруг Керуллария, — постричь Стратиотика. Стратиотик, несмотря на то, что имел в своем распоряжении дворцовую стражу, не оказал никакого сопротивления. Он спросил только: «Что мне патриарх готовит взамен оставляемого царства?» — и когда митрополиты ответили: «Царство Небесное», он, взглянув на свои красные туфли, принадлежность императорского достоинства, сказал: «За них Михаил не продает благочестия», отшвырнул их прочь с ног и склонил голову для пострижения. Стратиотик прибыл в Великую церковь в монашеском облачении, был приветливо встречен Керулларием, поселился в патриарших покоях, а оттуда, когда волнение утихло, перешел в свой собственный дом. [756]
755
На патриарха многие из его современников смотрели как на главного виновника переворота, отнявшего престол у Стратиотика и передавшего Комнину; по этому представлению, патриарх стоял во главе агитации против Стратиотика и был союзником Комнина, содействовал вступлению его на престол. От такого взгляда не могли отрешиться и историки. Атталиот (56–57), высказав этот взгляд, не берет на себя ответственности за его верность, но считает его правдоподобным и указывает тому основания: а) что муж патриаршей племянницы, Константин Дука, пользовался милостями Комнина, б) что местом агитации был храм Св. Софии и в) что принимали участие в деле патриаршие племянники, которые потом удостоены Комниным высших почестей. Скилица {Cedr., 635–637), повторяя тот же взгляд, сначала говорит о нем нерешительно, как о мнении большинства, но под конец с положительностью утверждает, что патриарх был не только участник, но и первопричина восстания, ибо он первый подал 8ю той тг|с екк/.г|отцс; Seuxepeuovroi; S/reipavou (через Стефана, второсвященника церкви) — мнение в пользу Комнина, он отправил вестника к Комнину, а Стратиотику велел удалиться из дворца. Наконец, в обвинительном акте против Керуллария, при его низвержении Комниным с престола, главным пунктом обвинения служит то, что он произвел в Византии возмущение против Стратиотика {Psell., V, prol., XXIX). То, что древнейшие историки считают нужным еще доказывать, новейшие исследователи признают чем–то неопровержимым; по их мнению, Керулларий, бесспорно, был виновником переворота.
Недоразумение по этому вопросу зависит, кажется, от того, что современники, а тем более позднейшие исследователи, не отделяли и не отделяют личности Керуллария от остальных приверженцев единомышленной с ним и враждебной Стратиотику, а главным образом его приближенным, партии. Керулларий был глава партии, но не единственный ее член. С главой партии царь примирился и тем оградил себя от враждебных начинаний со стороны патриарха. Но примирение могло не простираться на остальных приверженцев партии, каковыми были сенаторы, явившиеся в храм Св. Софии — Антиохийский патриарх, второсвященник Великой церкви Стефан и другие. Начало и вся подготовка переворота принадлежит членам этой партии, поспешившим к Керулларию как к своему главе. Примирившийся с царем Керулларий не сразу встал на их стороне, но и не пошел решительно против их желаний, потому что примирение могло быть внешним актом, не изменившим внутреннего настроения в патриархе. Следовательно, если можно обвинять Керуллария, то в том, что он попустил разыграться восстанию, а не в том, что он начал его и возбудил, можно считать его участником, но не зачинщиком восстания. Те факты, которые в глазах современников оправдывали взгляд на Керуллария как на виновника восстания, получают надлежащее свое освещение в нашем изложении, в тексте. Относительно же тех, о которых в тексте не упомянуто или упомянуто вскользь, заметим здесь: а) что хорошие отношения Комнина к Дуке завязались до вступление на престол, продолжались после воцарения Комнина и даже после свержения с престола Керуллария, что с точки зрения аргументации Атталиота непонятно; б) что обвинительный акт против Керуллария страдает непоследовательностью: низвержение Стратиотика было неразрывно связано с возведением на престол Комнина, между тем в акте Керулларий обвиняется лишь в том, что он произвел восстание, но ничего не говорится об отношениях к Комнину. Очевидно, Керулларий не входил в сношения с Комнином до момента низвержения Стратиотика. Но если бы он затеял восстание, был его зачинщиком, то едва ли бы он, для гарантии успеха, не вошел в предварительное соглашение с Комнином. Отсутствие такого соглашения делает невероятным выставленное против Керуллария обвинение.
756
В качестве частного человека он прожил недолго, скоро умер. По Ариста–кесу (119), он провел остаток дней не в своем константинопольском доме, но на каком–то острове. По словам Михаила Сирийского (291), Стратиотик после пострижения отправился в какой–то монастырь. Царствование Стратиотика продолжалось ровно год, с 31 августа по 31 августа: Psell., IV, 209, 234 (Zonar., IV, 191; Manass., 272; Georg., 620, 882); Attal., 59; Glyc., 600; Ioel, 63; Codin., 157 (год и 11 дней); Michel le Grand, 290. У Скилицы—Кедрина (637–638) правильно показано время свержения и пострижения Стратиотика (31 августа) и вступления Ке–кавмена и Комнина (на следующий день), но по ошибке переписчиков или издателей коронация Комнина поставлена под 1 сентября (вместо 2–го). Это произвело путаницу у Муральта (646–648), который низложение Стратиотика ставит под 30 августа, прибытие Кекавмена и Комнина под 31 августа, коронацию под 1 сентября, и Гфрёрера (919–920), который к 31 августа относит и низложение Стратиотика, и прибытие Кекавмена и Комнина, а коронацию к 1 сентября. Лебо (XIV, 419) ошибочно говорит, что Стратиотик царствовал 13 месяцев и 9 дней и после низложения жил еще два года; в заблуждение он мог быть введен показанием Лупа (59) , что Стратиотик умер в 1059 г. (впрочем, к этому же году Луп относит и воцарение Комнина), Герцберг (Gesch. d. Byz., 241) тоже повторяет, что Стратиотик Два года прожил в качестве частного человека. Допускает также недосмотр Па–парригопуло (IV. 324), говоря, что Стратиотик после низложения ушел в свой ''Дом, где, кажется, спустя немного времени был пострижен в монахи».