Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2-х кн.
Шрифт:
Брожение началось немедленно после того, как совершилась ссылка Зои; оно быстро охватило весь город, проникло в мастерские, в семьи. По всему видно, что руководили делом и разжигали страсти искусные люди, старавшиеся всеми мерами, даже посредством женщин, подействовать на народное чувство и налегавшие главным образом на то, что худородный осмаливатель судов, Калафат, попрал клятву и устранил высокородную царицу, получившую престол по наследству от отца и деда. К утру понедельника 19 апреля народное настроение было достаточно наэлектризовано, чтобы прорваться при первом толчке. Утром эпарх города, патриций Анастасий, явился на площадь с царским воззванием — манифестом, в котором объяснялись причины, заставившие удалить Зою, народ призывался к верности престолу и обещались разные милости. Не успел эпарх кончить свое чтение, как в народной толпе кто–то закричал: «Не хотим ставропата Калафата иметь царем, желаем урожденную законную нашу матушку Зою» — и бросил камень. На этот крик народ ответил воплем: «Разнесем кости Калафата!» и бросился подбирать камни, ломать скамьи мелких торговцев, дабы с этим оружием идти на бой. Эпарх со своими спутниками едва успел спастись. Народ двинулся ко дворцу густой толпой, которая по пути с каждым шагом все более возрастала, увеличившись еще освобожденными народом из тюрем преступниками. В то время как небольшие отряды бросились разорять и грабить дома царских родственников, сплошная масса приблизилась ко дворцу и шумно стала заявлять свои враждебные действия. Калафат струсил, тем более что отряд его телохранителей оказался ненадежным и часть его перешла на сторону бунтовщиков. Упавший дух его был поддержан новеллисимом Константином, который при первых проявлениях народного брожения поспешил к себе домой, собрал и вооружил свою челядь и с этим импровизированным войском явился на подмогу племяннику. Были также вооружены дворцовые прислужники, оказались случайно во дворце и некоторые настоящие воины, например, стратиг Катакалон Кекавмен, прибывший из Сицилии с вестями. Общими силами решились дать отпор взбунтовавшемуся народу и стали пускать камни из пращей, стрелы из луков и метательные дротики на всех пунктах, с каких напирал народ. Между тем обратились и к другому средству, чтобы утишить народную ярость, к устранению причины бунта. В то время, когда приверженцы Калафата отстреливались от толпы, быстроходное судно отчалило от дворцовой пристани на остров Принца и доставило во дворец Зою, облаченную в монашеское платье. Платье это с нее сняли, одели в порфиру, [663] вывели в царскую ложу большого театра и заставили говорить к народу успокоительные речи. Если бы удаление Зои было действительной и единственной причиной народного бунта, если бы в основе его не лежали другие, более глубокие побуждения, вызывавшие недовольство правительством в высших и низших слоях, если бы наконец, кроме партии Зои, не существовало еще партии Феодоры — то очень вероятно, что средство, к которому обратился Калафат, восстановление Зои в прежнем положении, успокоило бы народ. Но удаление Зои было скорее поводом, чем причиной бунта, с ее возвращением настоящие причины не были устранены, и потому бунтовщики не успокоились, — потеряв в лице Зои свой лозунг, они обратились за лозунгом в другую сторону. В то самое время, когда народные страсти разгорались
663
Зонара (IV, 153) говорит, что народу показали Зою цетт|цф1ео|лвуг|\' (пере–облаченной), и это еще более раздражило народ. Здесь, очевидно, недосмотр автора, пользовавшегося Пселлом.
На следующий день, утром, Феодора, объявив Калафата низложенным с престола, назначила, как императрица, новых должностных лиц, в том числе эпархом столицы Никифора Кампанара. Между тем вооруженное восстание народа продолжалось и с утра вторника война против Калафата и придворных началась с новой силой, с тем лишь различием, что она велась уже под прикрытием имени Феодоры и в нее внесена большая правильность: осаждавшие дворец подошли с шумом и криком, но вместе с тем при звуках труб и рожков. Против этого напора ворота дворца не устояли, толпа проникла во дворец и стала производить опустошения. Калафат со своим дядей Константином и некоторыми приверженцами поспешил сесть на судно и отплыть в Студийский монастырь, ища в нем убежища. Зоя была покинута во дворце. Междоусобная война кончилась, унеся с собой немало жертв. [664] Узнав об ее исходе и о том, куда бежал экс–император, лица, окружавшие Феодору, немедленно отрядили караул для наблюдения за бежавшими. Начальствовал над отрядом какой–то аристократ, друг Пселла. Это обстоятельство дало возможность Пселлу сопровождать посланных, видеть в церкви Студийского монастыря беглецов, беседовать с ними. Пселл передает, что Константин–новеллисим держал себя спокойно и объявил, что он не принимал участия в том зле, за которое постигла теперь кара; Михаил Калафат, напротив, плакал, отчаянно вопиял, хватался за св. престол и требовал от монахов, чтобы его поскорее облачили в схиму. Оба, и он, и его дядя, были пострижены. К вечеру явился в Студийский монастырь новый эпарх, Никифор Кампа–нар, с поручением от Феодоры взять Михаила и Константина и перевести их в другое, более надежное место. Те добровольно не хотели сдаться, несмотря на заверения, что им не сделают ничего дурного, пришлось силой оторвать их от св. икон. Монахи, не имея возможности сопротивляться такому нарушению права убежища, обязали только эпарха клятвенным обещанием, что со взятыми из храма не будет поступлено дурно. Эпарх повел взятых им в сопровождении студийских монахов и громадной толпы народа, которая громко выражала свою ненависть и издевалась. Едва они успели пройти небольшое пространство и дойти до места, называемого Сигма, как навстречу попались палачи с орудиями для ослепления. Новеллисим Константин и тут не потерял присутствия духа, сам первый лег на землю без малейшего звука, без жалобы, и когда палач один за другим пронзил ему оба глаза, он встал, оперся на руку одного приближенного к себе человека и стал беседовать с окружающими. Калафат же потерял всякое самообладание, ломал руки, хватался за голову, стонал, умолял о пощаде, — палач должен был связать его, чтобы он не барахтался при совершении казни, и потом уже ослепил. На следующее утро, в среду 21 апреля, [665] ослепленные провезены были на мулах [666] по улицам столицы и отправлены в ссылку. Михаил Калафат сослан в монастырь Элегмон. Всего он царствовал 4 месяца и 5 дней (считая до дня народного бунта) или 7 дней (считая до момента его ослепления и ссылки). [667]
664
По словам Скилицы (Cedr., II, 539), погибло около 3000 человек. Это показание должно понимать в самом общем смысле. Число 3000 слишком часто фигурирует в византийских бунтах. Финлей (I, 497) не без остроумия заметил, что это число у византийцев, для которых перевод 70–ти и Илиада были главными источниками литературного вдохновения, намекает на 3000 израильтян, убитых левитами (Исх. XXXII, 28) за поклонение золотому тельцу.
665
Так мы примиряем с другими источниками Скилицу, который растягивает бунт на полных два дня, а удаление Калафата в Студийский монастырь относит к утру среды, относя к этому же дню, 21 апреля, его ослепление и ссылку. В «Советах и рассказах византийского боярина» / /Ж, М. Н, Пр., 1881, август. С. 347, указан и час ослепления — 3–й дня, т. е. 9 часов утра.
666
Атталиот (17) говорит, что посажены были на мулов тотчас по выходе из монастыря, потом стащены с мулов и ослеплены. Но это — неточность, исправляемая Пселлом и Скилицей.
667
Psell., IV, 91–95, 97, 100–103 (Zonar., IV, 152–154; Manass., 264; Georg., 877, 919; Ephr., 134 h Psell., V, 130 ;Attal., 13–17; Cedr.,II, 537–540 (Glyc., 589–592; loel, 62–63); Codin., 156; Arisdag., 53–54; Matth. d'Ed., 72–73; Вардан, 123; Mkhithar d’Airiv., 91; Lup. Prot., 58; Anon. Bar., 325—326; Guil. Apul., 251; Rom. Sal.. 168; Dandolo, 245. Время царствования у некоторых греческих писателей обозначается круглым счетом: 4 месяца (Глика, Манасси, Продолжатель Георгия), 5 месяцев (Атталиот). У иностранных писателей неверно: 5 месяцев (Анон, Барийский), 6 месяцев (Аристакес), даже более года (Ромуальд Салернский). Вардан Великий и Мехитар Айриванкский дополняют рассказ об ослеплении легендарной подробностью, что на месте ослепления Калафата найден камень с надписью «Здесь помрачится царь», Константин Мономах, по вступлении на престол, перевел Калафата из монастыря Элегмона на остров Хиос, а Кон–стантина–новеллисима на Самос, См.: Cedr., II, 543.
После свержения Калафата оказалось две императрицы: одна во дворце, другая в Софийском храме. Предшествующие обстоятельства были не таковы, чтобы поселить в сестрах, Зое и Феодоре, дружелюбное расположение — отношения между ними при Романе III не могли не оставить после себя мрачного воспоминания. Неприязнь сестер была хорошо известна окружающим, и ослепление Калафата отчасти этим обусловливалось. Приверженцы Феодоры понимали, что Зоя из ненависти к сестре готова кого угодно возвести в императоры, только бы не допустить Феодоры. Опасаясь, чтобы Зоя не восстановила с этой целью Калафата в императорском достоинстве, они распорядились ослепить его. [668] Мысль о разделении власти между обеими сестрами должна была обнаружить эгоистические намерения каждой стороны: сестры колебались, от них колебание сообщилось их приверженцам. Была минута, когда соглашение, состоявшееся между партиями в храме Св. Софии, готово было разрушиться. Однако же оно было сохранено, Зоя должна была уступить и согласиться на разделение власти с сестрой. [669] С 21 апреля Зоя и Феодора, сойдясь во дворце, стали управлять государством вместе и управляли месяц и 22 дня. [670] Все делалось от имени цариц, которые в свою очередь все делали и говорили с подсказок приближенных. Зоя имела, как старшая сестра и много уже времени занимавшая императорский престол, преимущество чести и власти перед Феодорой: на троне сидела выше ее, имя ее ставили впереди. [671] Пользуясь таким положением, Зоя могла вполне удовлетворять своей страсти к расточительности. [672]
668
Так вполне правдоподобно излагает дело Пселл (IV, 101–102). У Скилицы (Cedr., II, 539–540) оно представлено в лицах. Роль партии Феодоры перенесена на саму Феодору и говорится, что когда она прибыла во дворец и поставлен был вопрос, как поступить с Калафатом, Зоя отказалась его казнить, но Феодора приказала эпарху Кампанару ослепить. Неверность такого представления видна уже из того, что а) ослепление Калафата совершилось до прибытия Феодоры во дворец, а не после, б) эпарху Кампанару поручение ослепить Калафата не было даваемо, оно возложено на каких–то палачей.
669
Psell., IV, 103–104; Zon., IV, 134; Cedr., II, 540.
670
Считая до дня коронации Мономаха, 12 июня 1042 г. См.: Cedr., II, 542. Глика (592), делая неверный расчет, говорит, что Зоя и Феодора царствовалимесяц (дни забыты). Пселл (IV, 113 (Zon., IV, 157; Codin., 156)) замечает, что царствование цариц окончилось на третьем месяце, очевидно, имея в виду не продолжительность времени, а названия месяцев: царствовали в апреле, мае, июне, и на последнем (третьем) месяце царствование прекратилось.
671
Psell., IV, 105, 109.
672
Psell., IV, 108.
Недолго однако же это продолжалось. В среде лучших людей выработалось убеждение, что мало будет пользы для государства, если политику заменят забавами гинекея, если казна вместо нужд государственных будет расходоваться на женские прихоти, и если сильная мужская рука не поддержит честь государства извне и внутри. Убеждение это мало–помалу сделалось общим: все, за исключением тех, чьи интересы выигрывали от женского управления, стали говорить, что необходимо которой–нибудь из императриц избрать мужа и возвести его на трон. В вопросе, кому эта честь должна принадлежать, опять две партии разошлись: партия Зои доказывала, что выбор мужа должен быть предоставлен ей, как имеющей первенство чести и власти; партия Феодоры защищала свою патронессу, указывая на то, что она была орудием спасения государства от тирана, Калафата, и что, кроме того, она не была еще замужем. Отвращение Феодоры от супружеской жизни и ревнивый эгоизм Зои, боявшейся выпустить из рук влияние, решили дело. Признано необходимым, чтобы сочеталась третьим браком 64–летняя Зоя и оставалось только приискать ей жениха. [673]
673
Psell., IV, 108–109. Зонара (IV, 155), пользующийся Пселлом, передает его мысль таким образом, что Зоя решилась выйти замуж или из пожелания мужа, или из опасения, чтобы власть не перешла к одной ее сестре, поскольку некоторые нашептывали Феодоре, что ей одной подобает царствовать, как виновнице низложения тирана. Этот малоосмысленный перифраз текста Пселла Зонарой ввел в заблуждение Лебо (XIV, 316) и Гфрёрера (III, 230–231), по словам которых: а) сама Зоя первая пришла к мысли, внушенной затем приближенным,о необходимости выйти ей замуж, чтобы иметь императора, б) это было для нее средством предотвратить единодержавное правление сестры. Что касается возраста Зои при выходе в третий раз замуж, то оба писателя ошибаются: Лебо говорит, что ей было 62 года (это повторяют Герцберг. Gesch. d. Byzant., 217, и Финлей, I, 499), Гфрёрер — 65 лет.
Взоры прежде всего обратились на старого знакомого, Константина Далассина, которого еще Константин VIII прочил себе в зятья, который страдал за свою кандидатуру при Пафлагоне и был пострижен при Кала–фате. С Далассина сняли монашеское платье и привели к Зое. Началась беседа. Далассин распространился на тему об идеалах царя, о планах и намерениях, каких он держался бы; речи его показались слишком возвышенными, суждения слишком резкими и суровыми — не такой требовался царь для легкомысленной Зои и ее евнухов! Далассин был отослан. [674] Тогда Зое указан был другой кандидат, не чуждый ей по воспоминаниям. Был некто катепан Константин, по роду службы прозванный Артокли–ном. Невысокого он был происхождения, но красивой наружности. При Романе III он служил в императорской канцелярии, понравился Зое, был ею приближен, и злые языки утверждали, что пользовался ее благосклонностью. Роман был глух к сплетням, но преемник его, Михаил Пафлагон, счел нужным удалить Артоклина под предлогом какого–то почетного назначения. Этот–то Артоклин был приглашен для беседы с Зоей и произвел приятное впечатление как на нее, так и на ее приближенных. Решено уже было, что Зоя сочетается браком с Артоклином. Но у Артоклина была живая жена и, на беду, она была не так кротка и самоотверженна, как первая жена Романа III. Не желая, чтобы муж ее принадлежал
674
Psell., IV, 108–110 (Zon., IV, 155).
675
Psell., IV, 110 (Zon., IV, 155); Cedr., II, 541–542 (Zon., IV, 156; Glyc., 593).
676
Армянский историк Вардан Великий (131) говорит еще об одном кандидате. По его словам, когда Какиг, владетель города Ания, отправился в Константинополь, Зоя стала сильно упрашивать его принять греческую веру, жениться на ней и царствовать в Греции; но он не согласился. Это показание мы относим к разряду легендарных.
Род Мономахов, [677] несмотря на то, что историки называют его и древним, и знаменитым, не восходит, по нашим сведениям, выше конца X в. [678] Из предков Константина Мономаха мы знаем только его отца, Феодосия, который занимал важную должность в центральном управлении (был чем–то вроде министра юстиции) и замешан был в каком–то заговоре. Участие отца в заговоре было причиной того, что Василий II и Константин VIII не давали его сыну, Константину Мономаху, большого движения по службе. Впрочем, в момент смерти отца он был уже сенатором. Кроме Константина Феодосий оставил и других детей. [679] Возвышению Константина Мономаха способствовало то, что он по смерти первой своей жены, неизвестной по имени и происхождению, женился на второй, племяннице Романа Аргира, дочери Василия Склира и Пуль–херии. Роман Аргир, вступив на престол, принял зятя ко двору, приблизил к себе, и Мономах вошел в силу если не по официальному своему положению, то по близости к царю. Как мужчина красивый и краснобай большой руки, он пользовался также милостями Зои, и придворная сплетня не без основания считала их отношения слишком интимными. На этих отношениях у Мономаха были построены честолюбивые планы на царский престол. Преемник Романа, Михаил Пафлагон, или, лучше сказать, его брат, Иоанн Орфанотроф, проник в эти планы и нашел основание отправить его в ссылку в город Митилину на острове Лесбосе. Жизнь его на острове была тяжелая: в материальных средствах он был стеснен, в судьбе своей не был уверен, ждал, что его ослепят, и подумывал даже о пострижении в монашество. Одно только было у него утешение и поддержка: нежная преданность Склирены, племянницы его второй жены. По смерти второй жены, случившейся, по–видимому, еще до ссылки, Мономах вступил в связь с этой Склиреной, женщиной, обладавшей не столько красивой наружностью, сколько очаровательными нравственными качествами, утонченным умом и умением вести изящный, пересыпанный остротами разговор. Она до такой степени привязалась к Мономаху, что последовала за ним в ссылку, ухаживала за ним, утешала, поддерживала бодрость и разогревала его мечты о царском престоле, соединяя с ними и собственные свои надежды на возвышение. Так прожил Мономах время царствования Пафлагона и Калафата. Зоя, получив самостоятельность после свержения Калафата, не забыла о бывшем своем фаворите, и в то время как предполагалось ее бракосочетание с Артоклином, назначила Мономаха судьей в Элладу. [680] Но не успело еще это назначение дойти до Мономаха или, по крайней мере, не успел Мономах им воспользоваться, как Артоклин умер. Тогда Мономах был вызван из Митилины в Византию как кандидат на руку Зои и на царский престол. Ему приготовлена была торжественная встреча, и он въехал в столицу при царской обстановке. 11 июня совершено было одним протопресвитером, по имени Стипа, бракосочетание Зои с Мо–номахом (потому что патриарх уклонился от венчания троебрачных), а на другой день, 12 июня, Мономах был коронован патриархом. [681] Для того чтобы сгладить в народе впечатление, какое мог произвести этот предосудительный брак, Зоя сама объявила его в манифесте делом, не достойным своей особы, таким, на которое она пожертвовала собой в видах поддержания мира в Империи. [682]
677
В похвальном слове Лихуду Пселл (IV, 398–399) делает риторическое применение этого прозвища к Константину Мономаху: |iovo<; тои кратоид rcpoiavSuve–vaag, ка! илер ndvmt; асюцау.о? yeyovcbg tcai штер tflq KoivrK тои yevouq цотцахцаас suKAsia^, KavTEuSsv ti'iv lbTtci>vu|iiav шолер apiaxeiov avlbiAr|ipci)c; (он один впереди всех сражался за Империю, стал достойнейшим борцом, вступил в единоборство за славу всего отечества и за это в награду стяжал свое прозвание). Отсюда однако же нельзя заключать, что прозвище «Мономах» означало индивидуальное качество Константина IX, как полагает Гиббон, основываясь на значении слова. Это было прозвище родовое, первоначально, может быть, заимствованное и от личного качества — только не Константина IX.
678
Attal., 47; Psell., IV, 110; V, 107.
679
У Константина Мономаха было две сестры: Елена и Евпрепия. См.: Psell., IV, 149, 190–191, Были у него также братья. См,: Cedr., II, 556. Был еще племянник по матери (s^avevj/ioi; ск |Я|трисг|<; pilbr|<;, Psell., IV, 149) — Лев Торник.
680
8iKaatr|v ’EX>.r|va:>v.
681
Psell., IV, 110–113, 126, 129–130 (Zon., IV, 156, 158; Glyc., 593; Manass., 265); Psell., V, 133–136; Attal., 18; Cedr., II, 542 (Zon., IV, 156–157; Glyc., 593; loel, 63; Codin., 167); Arisdag., 55–56; Вардан, 123. Из западных писателей год воцарения Мономаха правильно (1042) указан Лупом (58); другие же или опаздывают, например, 1040 г. по Rom. Sal. (168), или поспешают, например, 1043 г. по Sigeb. (358), Ибн–ал–Атир (у бар. Розена, 331) говорит о замужестве Зои и о денежном вознаграждении, обещанном Феодоре.
682
Arisdag.. 56.
После вступления Мономаха на престол, с сестрами — Зоей и Феодорой — не повторилось ничего похожего на историю прежнею времени: они не были ни удалены, ни стеснены. До 1050 г. Константин Мономах царствовал в сообществе с ними обеими: Феодора в глазах современников разделяла бразды правления со старшей сестрой Зоей и ее мужем, [683] она являлась народу рядом со своей сестрой [684] и могла самостоятельно делать важные распоряжения. [685] Когда в 1050 г. 72–летняя Зоя сошла в могилу, Мономах стал управлять совместно со своей свояченицей, Феодорой, [686] и в официальных бумагах говорилось во множественном числе не об императоре, а об императорах. [687] Мономах в своих поступках применялся к ее желаниям и не решался идти вразрез с ее настроением. [688] Такое положение вещей обусловливалось тем обстоятельством, что Константин Мономах не был ревнив к власти и охотно предоставлял государственные заботы другим, для себя избирая занятие, которое было сродно ему по характеру.
683
PG. СХХ, 1168, 1170.
684
Например, во время бунта по поводу Склирены (Cedr., II, 556) и во время триумфа по поводу победы надМаниаком (Psell., IV, 143 (Zon., 162)).
685
Это видно из неуверенности, с какой историк говорит об ослеплении Иоанна Орфанотрофа, См. выше, с. 162, прим. 1.
686
Lup, Prot., 59.
687
Например, 1054 г. в акте отлучения, произнесенном папскими легатами. См.: PG, СХХ, 744.
688
Например, в своих отношениях к любовнице–аланке. См,: Psell., IV, 177 (Zon., IV, 179).
Константин Мономах между коронованными особами может служить типичным выражением беззаботного и легкого отношения к жизни и к обязанностям. Целью человеческого существования он считал жизнь веселую, исполненную наслаждений и удовольствий, огражденную от всего, что может навести серьезную думу и омрачить облаком заботы светлое душевное настроение. На императорский престол он смотрел только как на средство достигнуть этой цели. Вступив на престол, он рассудил, что после житейских треволнений, обуревавших его до сих пор, достиг царственной пристани, что пора отдохнуть и пожить. Всякий намек на труд и требующую умственного напряжения мысль стал ему противен. Для него приятен был лишь тот человек, который являлся с веселым взором, готов был говорить о вещах забавных и на будущее смотреть в розовом свете. Если кому необходимо было беседовать с ним о серьезном деле, то для успеха он непременно должен был начать речь с пустяков и потом как–нибудь перейти к серьезному. Царский почет, всевозможные церемонии, требующие некоторой сосредоточенности и работы, невысоко им ценились; для него гораздо было приятнее вместо того весело поболтать, посмеяться, позабавиться с шутами. И чем более разнообразия, тем лучше: сосредоточиться на чем–нибудь одном для него было величайшей пыткой. Нрав его был крайне переменчивый, увлекающийся и не знавший середины: если кого любил, то любил без меры, открывал в любимом человеке необыкновенные достоинства и заслуги; если ненавидел, то безгранично, дурные качества преувеличивал, выдумывал небывалые недостатки и не Ценил никаких доблестей; он не был верен самому себе, во взглядах не был постоянен, в разное время думал различно, смотря по впечатлению и Настроению минуты. В удовлетворении плотских удовольствий и прихотей не знал предела, не щадил на это никаких средств, государственная казна таяла под его рукой как снег. Всласть попить и поесть было для него делом далеко не второстепенным; но еще выше стояли любовные утехи. [689]
689
Psell., IV, 118–119, 125–126, 183–187, 190, 193, 199–200 (Zon., IV, 157; Ephr., 135); Attal., 47; Arisdag., 101–102.
Сначала любовью его пользовалась Склирена. Тотчас по въезде в столицу, с первого свидания с Зоей, Мономах стал говорить о своей фаворитке как о женщине несравненной души, разделявшей его несчастья и горе. Сестра его, Евпрепия, советовала быть на этот счет осторожнее с императрицей, но осторожность была не в характере Мономаха. Зоя, по летам не могшая быть особенно ревнивой и, как сама испытавшая горе, понимавшая чувства других, согласилась с тем, что женщина, проявившая такую доброту сердца в отношении к ближнему, постигнутому несчастьем, заслуживает награды. Склирена в первые же месяцы [690] царствования Мономаха была вызвана в Византию. Сначала Мономах старался соблюсти приличие, поместил ее отдельно и посещал под благовидным предлогом. Потом приличия были забыты. Император убедил свою жену допустить Склирену на житье во дворец. Зоя сделала больше: она заключила со Склиреной формальный союз дружбы, добродушно подшучивала над ее отношениями к Мономаху и без тени дурного чувства, встречаясь с ней в присутствии Мономаха, разговаривала о предметах, интересных для женщин. Склирена после переселения во дворец окружена была почетом, ей присвоен титул севасты, в торжественных случаях она занимала третье место вслед за Зоей и Феодорой. В будущем перед ее мысленным взором предносился даже царский престол, и Мономах был уверен, что он доставит своей подруге это высшее в мире отличие; но бессердечная природа не дала осуществиться его уверенности — у Склирены обнаружилась чахотка и она умерла еще раньше, чем умерла императрица Зоя. [691]
690
He позже августа 1042 г., потому что в августе состоялось решение об отозвании Маниака, под влиянием Романа Склира, а влияние последнего опиралось на сестру Склирену.
691
Psell., IV, 127–130, 134 (Zon., IV, 159–160). Умерла она не раньше марта 1044 г., потому что в это время было еще возмущение по ее поводу.
Смерть Склирены поразила Мономаха в самое сердце, но не изменила его наклонностей. Он стал искать утешения и увлекся молодой дочерью одного аланского (грузинского) князя, которая проживала в Византии в качестве заложницы и пленила императора блеском своей кожи и красивыми глазами. Прельщенный ею еще при жизни Зои, [692] Мономах сначала таился, но когда Зоя умерла, открыто стал обращаться с ней как со своей невестой, создал ей почетную обстановку и дал титул севасты. [693] Мономах тогда представлял собой лишь слабое подобие того, чем он был в годы цветущей молодости, когда никто не мог сравниться с ним ни красотой, ни крепостью мышц, ни ловкостью в состязаниях. Уже через год по вступлении на престол, под влиянием прелестей царской жизни, как их понимал и как ими пользовался Мономах, телесная сила его оставила, жестокая подагра стала хронически посещать его через короткие промежутки времени. Болезнь искривила императору ноги, руки и плечи, он не мог стоять прямо, а тем более ходить, всякое передвижение соединено было со страданием, говорить было трудно, повернуть глаза больно. [694] Тем не менее император приказывал усадить себя в носилки, и носильщики, в сопровождении свиты, несли его к его очаровательнице–аланке. Эта аланка благополучно процветала и разоряла государственное казначейство до самой смерти Мономаха, после чего она из севаст опять превратилась в простую заложницу. [695]
692
У Муральта (640) неправильно поставлено под 1054 г.
693
Psell., IV, 173, 177–178 (Zon., IV, 179).
694
Psell., V, 107, 116; IV, 163–166 (Zon., IV, 179); Attal., 35.
695
Psell., IV, 178–179.