Византийское наследие в Православной Церкви
Шрифт:
В придворных церемониях и официальных текстах на императора часто переносили язык ветхозаветной монархии; но как Давид и Соломон были прообразами мессианского царства, так христианский император неизбежно рассматривался как образ Христа. Он созывал соборы и при желании всегда мог оказывать решающее влияние на церковные назначения, в том числе назначение Константинопольского патриарха и тех епископов, которые играли важную дипломатическую роль в византийских иностранных делах (Охридского архиепископа, русского митрополита и др.). Надо сказать, что между 379 и 1451 гг. из 122 Константинопольских патриархов 36 были силой низложены под давлением императоров [2] .
2
Е. Herman, Cambridge Medieval History IV, 2 (Cambridge, 1967), p. 109.
Однако
2. Восточные патриархаты
Когда христианство утверждалось в качестве официальной религии Римского государства — процесс, начавшийся при Константине (324-337) и завершившийся при Феодосии I (379-395), — Церковь не имела всеобщей административной структуры. Никейский собор (325 г.) признал полномочия лишь областных епископских синодов, возглавляемых своими «митрополитами» и облеченных властью поставлять новых епископов (правила 4 и 5). Однако он признал и то, что некоторые епископские кафедры традиционно пользовались авторитетом, выходящим за пределы одной области. Три из них упоминались особо: Александрия, Антиохия и Рим (правило 6). Как Александрия, так и Антиохия играли важную роль на Востоке в церковных делах и богословских спорах IV века. Они были в то время общепризнанными интеллектуальными и культурными центрами восточного христианства, и к V столетию их епископы обычно именовались «патриархами».
Александрийский архиепископ, называемый также «папой», возглавлял церковь, которая не только уходила корнями в первоначальное христианство (ср. авторитет школы Оригена в III в.), но также охватывала обширный и многолюдный регион Египта, Ливии и Пентаполя, где христианская вера очень рано завоевала сердца простого народа. Александрийские миссионеры обратили в христианство и Эфиопию (IV в.). Афанасий Александрийский был героем борьбы с арианами. Его преемник Кирилл добился осуждения Нестория на Ефесском соборе (431 г.). Однако преемник Кирилла Диоскор отверг решения Халкидонского собора (451 г.). Все эти богословские перипетии отражали характерное александрийское стремление подчеркивать Божество Христа, даже за счет умаления реальности Его человечества. Антихалкидонский раскол «монофизитов», которые всегда составляли большинство в Египте, был не только постоянным орудием подрыва религиозного единства Византийской империи, но и проложил путь мусульманскому завоеванию Египта.
В отличие от александрийской, антиохийская экзегетическая традиция носила менее философский характер и в большей мере ориентировалась на библейскую историю. Антиохия долгое время сопротивлялась никейскому (и александрийскому) определению Христа как «единосущного» Отцу, а после торжества никейского православия некоторые антиохийцы защищали такую христологию, в которой подчеркивалось скорее подлинное человечество Иисуса. В церковном отношении Антиохийский «патриархат», к которому относилась гражданская «епархия» Востока, был менее монолитен, чем Египет. Он включал смешанное греко-сирийское население и посылал успешные миссии в Персию, Армению и Грузию. После 431 г. некоторые из богословов Египта, последователей осужденного несторианского учения, эмигрировали в Персию. Разрываемая в течение V и VI столетий между халкидонитами и монофизитами Антиохия в значительной мере утратила свой авторитет и влияние еще до того как была завоевана арабами.
В течение нескольких десятилетий после Никеи (325 г.) на Востоке сложился третий крупный церковный центр. Он не обладал древностью и знаменитостью Александрии и Антиохии, но близость к императорскому двору давала его епископу исключительное преимущество во влиянии на церковные дела. Поэтому в 381 г., когда Феодосий I собрал Второй Вселенский собор для окончательного разрешения арианского спора, за епископом новой столицы было официально признано «первенство чести» после римского епископа, потому что Константинополь — «Новый Рим» (правило 3). Откровенно политический мотив возвышения Константинополя был далее подчеркнут в знаменитом 28-м правиле Халкидонского собора (451 г.), который стал хартией церковных прав столицы:
Престолу ветхаго Рима отцы прилично дали преимущества: поелику то был царствующий град. Следуя тому же побуждению, и сто пятьдесят боголюбезнейших епископов [Константинополя, 381 г.] предоставили равныя преимущества святейшему престолу новаго Рима, праведно рассудив, да град, получивши честь быти градом царя и синклита и имеющий равныя преимущества с ветхим царственным Римом, и в церковных делах возвеличен будет подобно тому, и будет
Далее текст правила предоставляет епископу Константинополя юрисдикцию над гражданскими епархиями Понта, Асии и Фракии, создавая «патриархат», сопоставимый с теми патриархатами, которые уже были de facto под главенством Рима, Александрии и Антиохии, и наделяя столичного епископа также правом посылать епископов-миссионеров в «варварские земли» за пределами этих епархий.
3
Перев. по: Правила Православной Церкви с толкованиями Никодима, епископа Далматинско-Истрийского, СПб., 1911, т. I, с. 393 (репр. 1994) (прим. перев.).
Исторически утверждение константинопольского первенства Константинопольским и Халкидонским соборами было прежде всего направлено против чрезмерного влияния Александрии, склонной навязывать свое частное (и порой не без крайностей) толкование веры, начертанной в Никее и Ефесе, что императоры считали недопустимым. Действительно, соборы Константинополя и Халкидона дали определение веры, более приемлемое для Антиохии и Рима. Однако формулировка 28-го халкидонского правила подразумевала еще более серьезные следствия. В ней утверждалось, что привилегии «Ветхого Рима», как и новые привилегии Константинополя, были дарованы «отцами», а значит, имеют человеческое происхождение, а не восходят к [словам] Христа, обращенным к апостолу Петру. В V веке идея о том, что римский епископ обладал первенством в силу преемства от Петра, твердо укоренилась в Риме и послужила главным аргументом папы Льва Великого (440-461) в его протесте против принятия 28-го правила в Халкидоне. К тому же господствующая в Риме интерпретация преимуществ восточных кафедр гласила, что эти преимущества также происходят от Петра, который лично проповедовал в Антиохии (см. Гал. 2) и, согласно преданию, послал своего ученика Марка в Александрию. В этой схеме для первенства Константинополя не оставалось места. Но в глазах восточных эта схема выглядела вполне искусственной. Они не считали, что основание церкви апостолами дает ей какие-либо юрисдикционные права, поскольку в таком случае многие восточные города — и в первую очередь Иерусалим — могли претендовать на них, но толковали все преимущества, включая привилегии Александрии, Антиохии и даже Рима, в прагматическом ключе — как естественные следствия главенствующего положения этих городов. Поэтому новая роль Константинополя представлялась им вполне естественной.
Различие между восточным и западным подходами к проблеме первенства лучше всего видно на истории Иерусалимской Церкви. Упомянутая под своим римским именем Элии Никейским собором (правило 7), она оставалась в орбите влияния Антиохии, пока не обрела, пользуясь известностью как центр паломничества, после 451 г. в результате хитроумных интриг иерусалимского епископа Ювеналия (431-458) статус отдельного патриархата, включающего три области Палестины. Однако ее апостольское и даже Божественное происхождение никогда не шло в ход ради обоснования более высокого места в порядке патриархатов, чем пятое.
Поэтому когда император Юстиниан предпринял грандиозную попытку воссоздать всемирный характер империи путем отвоевания Запада, византийское видение Вселенской Церкви состояло в пентархии патриархов — Рима, Константинополя, Александрии, Антиохии и Иерусалима, объединенных верою, равных в правах, но строго связанных порядком приоритета, запечатленного имперским законодательством. Монофизитский раскол, исламское завоевание и возвышение папства на Западе вскоре упразднили пентархию как конкретную историческую реальность, но она выживет как идеал византийского видения христианской вселенной.
3. «Великая церковь» Константинополя
С упадком древнего Рима и внутренними раздорами в остальных восточных патриархатах Константинопольская Церковь стала в VI-XI вв. самым богатым и влиятельным центром христианского мира. В качестве символа и выражения этого всеобщего авторитета Юстиниан выстроил церковь, которая и сегодня считается подлинным шедевром византийской архитектуры — храм Святой Премудрости, «Айя-София». Законченный поразительно быстро — за четыре с половиной года (532-537), — он стал сердцем христианской Византии. Термин «Великая церковь», первоначально относившийся к храму, стал обозначать и патриархат, кафедральным собором которого Св. Софии предстояло пребывать в течение девяти столетий. В самом общем и наглядном виде он представляет собой громадный прямоугольный зал, покрытый огромным куполом. Льющийся отовсюду свет, мраморные стены и золотые мозаики часто воспринимались как образ космоса, на который спустилось само небо. Ошеломляющее впечатление, производимое этим строением на греков, равно как и на иностранцев, зафиксировано во многих текстах того времени.