Визионер: Бег за тенью
Шрифт:
— А может, всё-таки замёрзла, как думаете?
— Сомневаюсь. Одета она тепло была, по погоде, только вот несколько странно.
— В чём же странность?
— Фасон старинный совсем. Я-то, признаться, в этом мало понимаю, но мой источник в полиции всё подробно описал. Слова ещё архаичные такие, в статью не возьмёшь, все их забыли давно. Информатор сказал, что лет сорок назад такое носили. Вот, смотрите.
Чижов развернул блокнот, который всё это время держал в руках:
— Я всё записал, да не пригодилось.
Зрительная память у
— Занимательно вы рассказываете, но, боюсь, мне уже пора. Я и так вас задержала сверх меры, — Соня покрутила носком ботинка. — И нога совсем не болит. Премного благодарна за помощь и приятно было познакомиться.
— И мне. Жаль, что вы так скоро уходите. Может быть, увидимся ещё? Я тут всякий день бываю. Как вас найти? Где вы живёте?
Ох, Соня, всё-таки немного переиграла. Не надо было так на него глаза таращить. Слишком восторженно.
— Вот что, — Соня нахмурила лоб. — Вы напишите мне свой номер, я вам телефонирую, как только время будет. Ладно? Ну, до свидания!
Листок с номером Софья, подумав, решила всё же не выбрасывать. Вдруг ещё пригодится. Болтливые журналисты на дороге не валяются.
Попугай в голове звонил, не переставая.
Глава 5. В которой постигается искусство общения
— Так и знала, что ЭТА на чём-нибудь попадётся.
Взгляд помещицы Шиповой — цепкий, настороженный — прошёлся от Митиных штиблет вверх, по слегка измятым брюкам, по клетчатому пиджаку, задержался на белом воротничке и наконец сердито остановился в районе левой брови со шрамом. Митя давно привык к тому, что собеседники бесцеремонно разглядывают его внешность, отмечая (порой вслух) разноцветие радужки. «Гетерохромия, Митя, у одного из ста, не такая уж и редкость», — успокоил когда-то Глеб Шталь. Да только всем разве объяснишь?
Старухины глаза — выцветшие, но бдительные — не обещали ничего хорошего. Вдова поджала губы, отчего на лице её обострились неприятные складки.
Особняку Шиповой на Большой Никитской более всего подходил эпитет «былая роскошь», остатки которой проглядывали тут и там — в облупленных барельефах на фасаде, в траченых молью тяжёлых шторах, в ярких квадратах обоев на фоне их блёклых собратьев.
Посреди ветшающих элементов уходящей эпохи вдова Шипова смотрелась как капитан тонущего корабля, который до последнего, с гордо вздетой головой, будет стоять на мостике, пока волны смывают в небытие его команду и подотчётное имущество.
В самом деле, проглядывало что-то офицерское в прямой осанке старухи и её наглухо застёгнутом под горло чёрном платье с двумя рядами блестящих пуговиц. Кажется, покойный Шипов был генерал-майором. Или полковником?
Покойная же пассажирка номера «432» оказалась девицей Анастасией Лазаренко, которая по сведениям числилась при жизни прислугой в этом тоскливом доме.
«Пальчики» её в полицейской
Так Дмитрий оказался в особняке Шиповых.
— Вы не похожи на полицейского, — с подозрением заявила старуха, внимательно изучив перед этим Митины документы.
— Я из Сыскного. Нам разрешено носить штатское.
— А зря. Форма дисциплинирует.
Представителя закона вдова приняла в видавшей виды гостиной, самым нарядным в которой был портрет покойного мужа в богатой раме. Всё-таки генерал-майор. И до чего же неудобные тут стулья. Ей-богу, медные шляпки — тайные инструменты экзекуции. Митя ёрзал. Старуха глядела, не мигая. Под этим взглядом сыщику показалось, что это его сейчас будут допрашивать.
— Прислугу надлежит держать в строгости, — изрекла вдова. — Но некоторых даже пороть бесполезно. Рассчитала я её. В конце января. Вернее сказать, расчёта не дала. Просто выгнала.
— За что, позвольте узнать?
— За кражу. Ложечки покрала. Серебряные. Столовый набор, ещё из моего приданого.
— Серьёзный грех. А почему украла, выяснили? Просто понравились или, может статься, из крайней нужды?
— Нужда? Не смешите меня. В чём ей нуждаться? Жалованье достойное — десять рублей в месяц, крыша над головой, питание. Одежду ей свою старую отдавала. А ей лучшей жизни хотелось. Выше головы не прыгнешь. Родилась прислугой — прислугой и помрёшь!
— Вот и померла, как видите, — Митя сделал паузу. Может, мелькнёт в глазах старухи жалость? Нет, ни проблеска. — Вы её знали, помогите разобраться. Что за человек была Анастасия?
— Дрянь. Дрянь и вертихвостка. Чуть что — сразу за порог. Кинофильму смотреть любила. Ага, знаем мы эту кинофильму. То один её встретит, то другой провожает. Дворник-то всё видел, докладывал. Гулящая она. Я уж по-всякому вразумить её пыталась. Может, сурово, но как мать — неразумную дочерь. Да только впустую.
Митя поёжился. Такая мать — ехидна. Или самка богомола. Откусит голову и не поморщится. А может, и вправду вдова руку приложила? Хотя вряд ли. Силы не те. Ходит вон как медленно, с тростью, хоть и спину прямо держит.
— Вам её совсем не жаль? Выгнать девушку на улицу, зимой, без денег…
— А пусть её тот содержит, кто на кинофильму водил! Артистка, тоже мне. Плакала, умоляла оставить, клялась, что невиновна. Да только веры тем слезам нет.
— Что ж, позиция ваша мне понятна. С дворником я тоже побеседую. И кстати, раз пропали столь ценные предметы, почему же вы в полицию не обратились?