Визит дамы в черном
Шрифт:
К поминальному столу, за которым собрались многочисленные гости, Варвара, к всеобщему удивлению, так и не вышла. Нянька Саввишна, крутившаяся на кухне и следившая, чтобы собравшимся непременно подали традиционные поминальные блюда — блины и кисель (новой-то хозяйке все безразлично, лишь бы французские салаты да фрикасе всякие на стол поставить, вот и вышли бы поминки не по-христиански), не сразу заметила, что Вари в обеденном зале нет, и поднялась к ней в комнату, когда поминки уже шли к концу.
Варвара сидела у стола, обняв руками плечи, словно ей было холодно.
— Варюшка, дитя, ты спустись к гостям-то, —
Варвара словно бы и не слышала ничего. Она так и сидела, сжавшись в комок, и на ее застывшем лице ничего не дрогнуло.
— Варя, Варюша, да что с тобой, родная моя? Ты хоть поплачь, поплачь — горе-то оно слезами и отойдет.
Варвара продолжала молчать, а потом вдруг спросила:
— Няня, а отец ведь меня не любил?
— Да Господь с тобой, что ты такое говоришь? Про покойника-то? Как же не любил? Да он всю жизнь надышаться на тебя не мог! Уж такого батюшки, как у тебя, ни у кого в городе не было…
Нянька залилась слезами, вытирая глаза концом черного полушалка, покрывавшего ее седую голову.
— Помню, ты болела маленькая, годика три тебе было, вскоре после того, как матушка померла… Так Савелий Лукич чуть с ума не сошел от горя. Я-то тогда, дура старая, еще поворчала на него, прости меня, Господи… Смотрю, сидит у твоей постельки, а ты вся в жару, красненькая, губки сухие. Я говорю: «Любите вы, батюшка, дочку по-модному одевать — платьица легкие кружевные, носочки. Вот дите и больное, оно же не кукла! Приказали бы связать Вареньке чулки шерстяные, платьица бы байковые ей справили, теплые, платочек на головку…» А хозяин лицо ко мне повернул, по щекам слезы текут, губы дрожат. Я так и заткнулась со своими попреками. А он говорит: «Саввишна, за что Бог меня наказывает? Неужто последнее отберет — дочку? Мне и самому тогда не жить…» Просто сердце рвалось на части — смотреть на него… Как ты тогда на поправку пошла, он вскоре Никольскую церковь и заложил, видать, обет Господу дал. Вот какой батюшка у тебя был! А ты говоришь, не любил. Сиротка ты моя горькая…
Няня обняла Варю и заплакала в голос.
Варя никогда не думала, что бывает так тяжело, что от боли может гореть все в груди, мутиться рассудок, сжиматься горло, не пропуская пищу и не давая выдавить слова…
Когда умерла мать, Варя была маленькой, но она хорошо запомнила свой ужас от того, что маменьки вдруг в доме не стало — мать, такая нужная, такая любимая, всегда бывшая рядом, внезапно исчезла, оставив Варю одну.
С отцом Варя в детстве не так уж много общалась, он вечно был занят делами и казался ей разве что чуть-чуть более знакомым, чем совсем посторонние люди. Но от одиночества Варя готова была потянуться даже к этому почти чужому человеку, именуемому батюшкой… А ему вроде бы совсем не до дочери было. Он привел в дом незнакомую тетку, которую велел звать няней Саввишной, поручил Варю ее заботам, а сам по-прежнему занимался только своими важными делами.
Когда Варя утром просыпалась, отца обычно уже не было дома, он вставал в четыре утра и шел в церковь к ранней заутрене, а потом, не заходя домой завтракать, пил чай в своей конторе и погружался в дела. Возвращался он поздно, когда дочь уже ложилась спать. Если вдруг, случайно, он и оказывался дома пораньше, то сидел в своей комнате, считая и раскладывая по стопкам деньги или просматривая бумаги, представлявшие собой, по разумению Вари, те же деньги, только в каком-то другом, более хитром виде. И мешать ему было никак
Няня оказалась доброй, но недалекой. Это быстро поняла даже маленькая девочка, которой было с Саввишной совсем неинтересно. Сказку няня всегда повторяла одну и ту же, про бычка, короткую и глупую. Ни на один из тревоживших Варю вопросов («Почему трава летом зеленая, а зимой ее совсем не видно? А что было на месте Демьянова прежде, когда и города никакого не было? Почему у Богородицы-Троеручицы на иконе три руки? Куда ушел батюшка и почему он так редко бывает дома?») няня не могла дать удовлетворительного ответа. А отец все возился с потрепанными денежными бумажками, словно от этого что-то зависело в его судьбе…
Чем старше становилась Варя, тем больше раздражала ее эта картина — отец за столом с разложенными по кучкам ассигнациями, которые потом будут спрятаны в коробки от леденцов. Отец казался таким жалким со своими убогими денежными интересами и облезлыми металлическими коробочками.
«Что ж, батюшка, идите считать свои деньги, раз у вас и радости другой в жизни не осталось, — говорила Варя сначала про себя, а потом и вслух. — Идите, идите! До дочери вам и дела нет, ну так и я буду жить по-своему!»
Другие девочки завидовали Варе — у нее был богатый отец, большой красивый дом, самые нарядные платья, заграничные фарфоровые куклы… Варе все это не нравилось — дом казался ей неуютным, огромным и бестолковым, платья были неудобными — ни через забор перескочить, ни на дерево забраться, чтобы не порвать какую-нибудь дурацкую оборку, в куклы играть она никогда не любила…
А отцы у Вариных гимназических подруг были, может, и не такие богатые, зато благородные, настоящие господа, и заботливые, и ласковые… Они читали дочерям книги, рассказывали интересные сказки и всякие занимательные истории, возили их в Москву, Петербург и другие города, чтобы показать настоящую жизнь… Даже в Народном саду, устроенном на деньги Савелия Лукича, сам он никогда не гулял со своей дочерью, а например, учитель ботаники из гимназии каждый день приводил туда своих детей и, показывая им цветы на клумбах, говорил про каждый цветочек что-нибудь интересное… Варе было очень обидно, ей казалось, что живет она хуже всех.
Она еще не успела окончить курс в гимназии, когда стала замечать внимание со стороны лучших демьяновских женихов. Кое-кто готов был уже и сватов заслать. Породниться с самим Ведерниковым многим было бы лестно. Но Варе казалось, что все эти женихи интересуются только ее богатым приданым, а выйдешь за кого-нибудь из них замуж, он усядется рядом с батюшкой, и будут они в четыре руки деньги мусолить…
Свое отношение к женихам Варя сформулировала в короткой фразе: «Гнать их и свистеть им вслед!» Она с большим удовольствием высмеивала женихов, дразнила их, ставила в неловкое положение в глазах знакомых… Оскорбленные претенденты на ее руку быстро разлетались, невзирая даже на приданое.
— Ведерникова — невеста богатая, но уж больно строптива, с такой-то жить — наплачешься горькими слезами и богатства никакого не захочешь! — говорили в городе.
Но вскоре в жизни Вари появилась тайна — она влюбилась. Влюбилась не то что во взрослого, просто-таки в немолодого, по ее понятиям, человека, тридцати шести лет, и что хуже всего, женатого…
Имя его Варвара никому не назвала бы даже под пытками, конспирацию при встречах они соблюдали почище, чем эсеры при подготовке терактов. И все же смутные слушки и сплетни поползли по городу… В проклятом Демьянове ничего утаить было невозможно!