Визит с того света, или Деньги решают не все

Крамер Марина

– Мам, а вы скоро вернетесь? – совсем по-детски прорвался Грег в конце разговора, и Марина в ответ только вздохнула:

– Пока не знаю, Грег. Надеюсь, что скоро.

Она не пошла провожать Хохла, просто молча поцеловала его в комнате и снова легла в постель. Он понял…

Вечером Ворон пытался вытянуть ее на совместный ужин, но Марина отказалась категорически, вызвав этим вспышку гнева:

– Похоронила, что ли, кого?! Чего сидишь там, как монашка в келье?

– Не твое дело! – процедила она, чувствуя, как внутри все переворачивается и болит от непонятной тревоги.

Так прошла неделя – никаких новостей не было. Марина понимала: Хохол не может позвонить

ей, это нормально – к чему подвергать себя риску? Ведь по сути они доверились Глебу, не имея на то особых оснований. Да, страх – но и только. И нет гарантий, что, оказавшись на своей территории, парень не воспрянет духом и не извернется как-нибудь, подставив своих провожатых под удар. «Я идиотка, – думала Марина, с тоской глядя в окно, за которым шел дождь, скорее похожий на мелкий снег. – Как я могла отпустить его? Зачем вообще все это нужно? Я могу уехать – и пусть Ворон хлебает тут. Или – не могу? Наверное, нет… Черт, как все перепуталось».

Ворон начал понемногу ходить, потому скрыться от него стало практически невозможно, и Марина заставляла себя иной раз посидеть с ним у камина. Правда, Мишка в душу особенно не лез, как будто видел, что ей тяжело и без его разговоров.

– Ты не кисни, – сказал он ей однажды вечером, – вернется твой бычара, куда им деться. Они мужики тертые, не может быть, чтобы пацан их вокруг пальца обвел, не верю я.

– Я об этом не думаю.

– Неправда, думаешь. Так думаешь, что по ночам разговариваешь, – огорошил Ворон. – Ленка сказала. Она же рано встает, потихоньку начинает шуршать, вот и слышала у тебя за дверью.

– Ну и что? – равнодушно отозвалась Марина, глядя на пламя в камине. – Почему меня должно парить, что думает твоя домработница? Или что думаешь ты? Он муж мне, понимаешь? Я, может, впервые в жизни поняла, насколько мне важно, чтобы он был рядом. Можешь ухмыляться, для меня это вообще никакой роли не играет – вот эти твои ухмылочки-ужимочки.

– Ты чего агрессивная такая? – с удивлением спросил Ворон. – Я разве сказал что?

– Да, Мишка, прости, перегнула. – Марина встала и ушла к себе, и только там, упав в подушку лицом, позволила себе расплакаться. Ей было очень страшно, и с каждым днем этот страх отвоевывал себе еще немного места в душе. Она стала все чаще думать о том, что как-то слишком мало давала Хохлу любви и нежности, слишком часто заставляла страдать и мучиться. «Мы стали мало говорить, – думала она, страдая ночью от бессонницы. – Не только я – вообще мы все. Ведь слова так много значат иной раз. Можно сказать – «я по тебе скучаю», а можно – «мне хочется прикасаться к твоей щеке, хочется видеть твои глаза, почувствовать вкус губ, запах кожи». И это тоже будет «скучаю», но более эмоциональное, с картинкой… Так жалко, что я стихов не пишу – могла бы хоть там выражать… Почему мне всегда казалось, что говорить о чувствах – недостойно? Недостойно произносить словами то, что ощущаешь? Глупость какая-то. Сколько вообще в жизни глупого».

Эти мысли сводили с ума, Марина вставала, брала очередную сигарету из пачки, закуривала, сидя на подоконнике и глядя в темное ночное небо. Самое ужасное во всем было то, что не имелось возможности получить хоть какую-то информацию, просто узнать, что происходит.

Все чаще перед глазами возникал образ мужа, и это тоже сводило с ума. Марина видела Женьку молодым и полным сил, со звериным блеском в серых глазах, с волчьей ухмылкой. Она вспоминала, как безотчетно, бессознательно тянулась к нему, дразнила и испытывала на прочность, как ей хотелось посмотреть, на что способен такой человек, если вдруг обезумеет от желания. «Господи, как он не убил меня тогда, в Египте? Я

никогда не видела такого темперамента, такой мощи и силы. И как я все-таки подчинила его, обуздала, выложила ковриком у своих ног. А зачем? Ведь он уже тогда меня любил. Какая я сволочь…»

Среди ночи ей вдруг почудилось, что во дворе происходит что-то. «А, опять небось Мишка решил охрану самолично проверить на вшивость», – вяло подумала Марина в полудреме и, перевернувшись на живот, снова уснула. Однако спустя какое-то время в дверь постучали, и она, щелкнув кнопкой настенного светильника, села и потянулась за халатом:

– Ну, кому не спится опять?

– Это я, Наковальня, открой, – раздался голос Ворона, и Марина, сунув ноги в тапочки, побрела к двери.

Выражение лица стоявшего на пороге с костылем Ворона ей совсем не понравилось. Сон сняло как рукой.

– Что-то случилось? – Внутри гулко ухнуло что-то, и сердце заколотилось, и к горлу подкатил противный комок.

– Ты это… не дергайся… но…

– Бля, да говори! – взревела она, хватая Мишку за полу халата. – Что?!

– Привезли их, Маринка, – тусклым голосом проговорил Ворон, пряча глаза.

– Привезли… и?.. – чувствуя, как останавливается дыхание, прошептала она, прижимаясь спиной к дверному косяку.

– Иди вниз, короче… там они… оба…

Марина поняла, что идти не может – в тоне Мишки было что-то такое, от чего вдруг отнялись ноги.

– Скажи… скажи мне…

– Да не могу я! – взвыл Ворон, здоровой рукой вцепляясь в волосы и едва не роняя зажатый под мышкой костыль. – Иди сама…

С трудом заставив себя собраться, Коваль, шатаясь, пошла к лестнице. Ухватившись за резные перила, постояла на площадке, словно решала, надо ли ей идти вниз. Надо… что-то случилось, что-то такое, что даже Ворон не смог выразить словами…

Шаг… второй… третий… еще ступенька, еще. «Господи, какая длинная лестница, сколько же в ней ступеней? Почему в голову лезет такая чушь?»

В дверях просторной гостиной на первом этаже толпились охранники, где-то совсем рядом причитала Лена, и это еще сильнее испугало Марину. Но она справилась со страхом и, решительно толкнув в спину загораживающего ей проход парня, пошла вперед. Человек восемь охраны расступались перед ней, образуя коридор, по которому Марина и вошла в комнату. На полу, прямо на любимых Мишкиных персидских коврах ручной работы, лежали Леон и Хохол. Первое, что бросилось Марине в глаза, было лицо Мишкиного телохранителя. На месте правого глаза была совершенно бурая от крови повязка, переходившая на голову и правую половину лица. Руки, одна из которых была вытянута вдоль туловища, а вторая небрежно положена на грудь, представляли собой обгорелые останки со скрюченными пальцами. Грудь тоже была забинтована, но бинты уже настолько пропитались сукровицей, что напоминали коричнево-бурый панцирь. Вздрогнув от картины, Марина даже боялась взглянуть в ту сторону, где лежал ее муж. Голова отказывалась повиноваться, шея словно налилась чугуном и перестала поворачиваться. Но тут раздался хриплый стон:

– Пииить… – и она словно очнулась, рванулась туда, на звук родного голоса.

Хохол, весь в таких же коричнево-бурых бинтах через всю грудь, с наполовину сгоревшими волосами, с ожогом на лбу, открыл глаза, с которых пламя снесло ресницы, и снова хрипло попросил:

– Воды… дайте…

Марину словно окатили из шланга ледяной водой. Уперев руки в бока, она развернулась к молчаливо стоявшим охранникам и заорала так, что те дружно присели:

– Суки, какого хрена?! Где врачи?! Где, на хрен, хоть какой-то мудак в белом халате, а?! Они же живые!!!