Вкус греха
Шрифт:
— Или просто ей нужно увидеть его таким, каким он был задуман.
Она облокотилась на каминную полку и подперла рукой подбородок.
— Вы сказали, что вам приходилось работать на строительстве. Вы этим и занимались все время?
— Я понемногу занимался всем. — Уилл усмехнулся. — В том числе просил милостыню, залезал в долги, воровал.
Селина не улыбнулась.
— Короче говоря, мошенничали?
Он пожал плечами.
— Обманывал я только женщин, причем все, что я брал у них, они отдавали добровольно. — Уилл понизил
Но Селина не желала менять тему разговора.
— И все—таки — чем вы зарабатывали на жизнь?
Уилл отвернулся и подошел к раздвижной двери, ведущей в гостиную. Она была покрыта резьбой и в относительно пристойном состоянии.
Наконец он заговорил:
— Я строил дома. Клал кирпичи. Подметал городской парк. Мыл посуду во многих забегаловках отсюда и до Восточного побережья. Работал на буксире. Заливал бензин в чужие тачки. Натирал полы, ремонтировал автомобили, собирал хлопок. Был охранником — каков парадокс, а, мисс Селина? Копал ямы. Чистил бассейны у богачей. Время от времени трахал дочек богачей, когда им был нужен кто—нибудь в постели. Точнее, когда мне была нужна женщина.
Селина прошла в гостиную.
— Любой честный труд хорош, — негромко проговорила она, и он опять не знал что ответить.
— Я не оправдываюсь. И не стыжусь той жизни, которую вел.
Это было не совсем верно. Он испытывал стыд, когда воровал и попадал в тюрьму, но он шел на все, чтобы выжить. У него не было выбора.
А теперь выбор у него есть. По крайней мере на какое—то время. Мисс Роуз дает ему крышу над головой, кормит его и дает работу. Взамен он должен оставаться паинькой.
Вот и ответ на занимавший его вопрос. Селина для него под запретом. Он может пялить на нее глаза, разговаривать с ней, даже отпускать сальные шуточки. Он может до смерти хотеть ее, трахать любую женщину в Луизиане и воображать себе, что с ним Селина. Но трахать Селину он не может.
Они в полном молчании обошли нижний этаж и поднялись на второй. Лестница была сделана из почти не подверженного гниению кипариса и казалась такой же прочной, как в те времена, когда дом был новым. Тот Кендалл, который построил дом, не пожалел средств на ценные материалы и настоящих мастеров. Что ж, это обстоятельство значительно облегчит восстановительные работы.
Выйдя на верхнюю галерею, Селина повернулась лицом к западу и вгляделась в даль.
— Знаете, о чем я жалею? Мы живем в одной или двух милях от такой великой реки, как Миссисипи, а видим ее только с Солнечного моста.
— Надо срыть холм, и тогда мы будем смотреть на нее сколько влезет.
Селина согласно кивнула, затем направилась к угловой комнате. Ее стены и подоконники были покрыты копотью и сажей. Двадцать лет назад Уилл стоял на этом самом месте и смотрел внутрь сквозь окно без стекла.
— Я думала, разрушений окажется больше.
— Пожар потушили довольно быстро.
— Как же это ужасно — спалить заживо людей. — Селина поежилась.
— Страсть иногда приносит ужасные плоды.
— Страсть? — эхом откликнулась Селина. — Недавно вы говорили про месть и чувство собственности.
— Сели, страсть — это не только любовь или похоть. Если ты посмотришь на другого мужчину так, как смотришь на меня, я могу вспыхнуть от ревности. А если бы ты принадлежала мне, была моей женой, была моей, укол ревности мог бы привести к тому, что я потерял бы голову от ярости. И кто знает, что я мог бы натворить?
Селина постаралась сохранить хладнокровие. Разумеется, Уилл говорил «если». Просто он мысленно поставил себя на место Джефферсона Кендалла. Он не имеет в виду, что она как—то по—особому смотрит на него. Он не намекает на то, что она ему небезразлична и потому, мол, он способен ее ревновать.
— Вы бы не стали меня сжигать, — возразила она.
В его улыбке ей почудилось что—то чувственное.
— Может, и сжег бы. Сжег бы. По—своему. Я заставил бы тебя забыть, что на свете существуют другие мужчины. Я бы трогал тебя там и так, где и как тебя никто не трогал. Я сделал бы так, чтобы ты умирала от вожделения, чтобы ты умоляла, а потом дал бы тебе такое наслаждение, что ты очнулась бы в слезах. Я пробудил бы в тебе голод, который никто не мог бы утолить, кроме меня. — Теперь он улыбался слегка угрожающе. — Я наказал бы тебя удовольствием.
Повинуясь не разуму, а инстинкту, Селина сделала шаг к нему. Еще один. Сердце ее колотилось, кровь кипела, пот выступил на коже, тело ныло и кричало, но рука ее не дрожала, когда она положила ладонь ему на грудь.
— Наказал бы удовольствием, — повторила она. — А мне это нравится.
Она не смогла бы сказать, что было горячее — его кожа под тонкой майкой или ее рука. Но ясно было, что влажная жара летнего дня не шла ни в какое сравнение с жаром их тел.
Селина ждала, что он оттолкнет его, опять заговорит о ее невинности и неопытности. Он мог оскорбить ее, высмеять, сказать что—нибудь грубое и злое. Но вместо этого он погладил ее по руке и крепче прижал ее к груди.
Она не ожидала, что услышит тихий, мучительный вздох.
Мгновение спустя его пальцы легли на ее талию. У нее перехватило дыхание, когда он убрал ее руку и завел ей за спину. Тело его было напряжено, и заговорил он жестко, так же жестко глядя ей в глаза:
— Может, твои красивые глаза и впрямь обманули меня. Может, в душе ты тоже сука. Может, тебя и стоит оттрахать прямо на земле, потому что ты и не заслужила ничего лучшего.
Селине понадобилось собрать все свое мужество, чтобы ответить ему в тон: