Вкус коньяка
Шрифт:
Я без разрешения ворвался на Васину территорию.
– А ну отстегивай немедленно!
Вася ухмыльнулся и пошел освобождать пленника. Отстегнул наручники и, крепко обхватив мальчишечью тонкую руку, подвел парня ко мне.
Точно! Это был тот самый пацан с кладбища.
– Держи крепко, - посоветовал косой Вася, - он прыткий сопляк.
Пацан насупившись посмотрел на меня и сказал с вызовом:
– Держи крепче, как тебе этот косой мудак советует. Только я один хер убегу! Держи, не держи.
– А я и не собираюсь тебя держать, - возразил я спокойным
– Я тебя завтраком накормить хотел.
– Ага, - кивнул Вася, - покорми его еще. Он враз и перевоспитается.
Я вскинул голову на Васю-тюремщика, зло посмотрел в его настоящий глаз, но говорить ничего не стал.
– Пошли, - сказал я пацану.
– Мой участок рядом. Сейчас чаю вскипятим. У меня колбаса есть, сыр. А может, яичницу пожарим? Тебя как звать-то?
– А что?
– Прежде, чем за один стол есть садиться, надо познакомиться.
– Ну, Мишкой меня звать, - шмыгнув носом, ответил пацан. Я вздрогнул.
– А что это ты дядя такой добрый? Мальчиков, небось, любишь? Если приставать будешь, я тебе сам такую яичницу организую!
Мало не покажется. Понял?
Василий трубно заржал за нашими спинами. Я опять не стал на него реагировать.
– Нет, Миша, - сказал я, - приставать я к тебе не буду. Я не гомосексуалист и не педофил, если ты это имеешь в виду.
– Ниче, - обнадеживал Василий, - он тебя, Сергуня в педики быстро произведет. Очень даже запросто, и не заметишь, как закукарекаешь.
Ежели либезить перед ним станешь. Эти масленки - сопливые, да не в меру и не в ту сторону развитые. Эх, блин! Хотел я его на кол посадить у калитки. Было такое желание. Вот бы чучело хорошее получилось! И другим ворюгам - наука, всем бы сразу ясно было - мой участок грабить нельзя. А то… колов много тут врыть можно…
*18.*
Мой юный приятель, спасенный мною из Васиного заточения, ел с поражающей воображение скоростью. Через минуту с того момента, как я поставил на тополевый кругляш, служащий мне подставкой под горячее шкворчащую салом сковородку с четырехглазой яичницей, вилка в последний раз чиркнула по днищу сковородки, и в ход пошел ломоть хлеба. Миша выписывал им по сковородке /хитрые /виражи, собирая последние миллиграммы моего /нехитрого/ угощения. Странно, но его жадность и торопливость в еде меня нисколько не раздражала.
Напротив, мне было любопытно наблюдать за тем, как он ест. Я даже мысленно пережевывал те куски, которые должен был прожевать Миша, но, торопясь, проглатывал их целиком.
Я довольствовался бутербродом с сыром и большой чашкой кофе с молоком. А потом закурил и стал наблюдать и слушать, как Миша ест и швыркает чаем, от кофе он отказался, предпочел чай - без молока, но с сахаром. Сахара положил в свой бокал пять ложек.
Мой сын Мишка никогда не швыркал - ни чаем, ни супом - ничем, ел аккуратно и культурно. Специально мы его никогда этому не учили правильно есть, он видел, как едим мы, и всегда делал так же. А может быть, просто наш сын никогда не был таким голодным?
–
– спросил я у пацана сочувственным тоном.
Он удивленно взглянул на меня и промолчал, потянулся за бутербродом. Проглотил его в два приема, допил остатки чая и, откинувшись на спинку стула, спросил:
– Закурить дашь?
– Нет, - покачал головой я.
– Сколько тебе лет?
– Шестнадцать.
– Врешь, небось? Прибавил пару годков?
– Да нет. Правда, шестнадцать.
– Выглядишь на четырнадцать.
– Шестнадцать, бля буду!
– А почему ругаешься?
– Кто ругается?
– Ты. Материшься, как сапожник.
– А-а-а… Случайно выскочило. А что, сапожники все матерятся?
Я усмехнулся и не нашел, что ответить.
– Ну ладно, дай закурить-то!
– снова попросил Мишка.
– Чего жмотничаешь? Раз уж пожрать дал, так и закурить давай.
Я достал из шкафчика жестяную круглую коробочку, в которой держал дешевые карамельки без фантиков. Раньше в этих жестянках продавали леденцы-монпансье. Теперь такие коробки не у многих сохранились, их обычно выбрасывали, ведь всегда можно было купить новую коробку леденцов. Но кое-кто коробку оставлял и хранил в них что-нибудь, например, пуговицы. Моя мама держала в ней пуговицы, а я позже вернул жестянке ее первоначальное предназначение.
Я открыл крышку, расписанную красивыми яркими цветами, и дал Мише две конфеты.
– Курить тебе рано, хоть и шестнадцать. На вот - вместо сигареты.
Мишка не стал отказываться, засунул обе карамельки в рот, но не стал их сосать, а моментально разгрыз. Сам налил себе еще чаю, не забыв положить туда сахар - пять чайных ложечек с горкой.
– Ты к кому приходил? На кладбище?
– спросил я.
Мишка как-то странно на меня посмотрел. И вдруг тоже меня вспомнил.
– А-а-а, так это ты там был! То-то я смотрю, портрет знакомый.
Вот так встреча! Кстати, я свое имя назвал, а ты не представился. А ведь за одним столом сидим, между прочим.
Я удивленно посмотрел на Мишку.
– Ты ж сам говорил: прежде, чем за один стол садиться, надо познакомиться, - напомнил он мне мои слова.
– Правда, - согласился я, - говорил. Извини, что забыл представиться. Меня зовут Сергеем Владимировичем. Можешь называть меня дядей Сережей.
– Дядь Сереж, дай сигаретку…
– Не дам. Конфеты ешь. Но тоже не переборщи. Зубы заболят. Так ты, Миша мне не ответил. Ты к кому на кладбище приходил?
– К родакам своим.
– К родителям?
– Ага.
– Так ты сирота?
– Ага.
– Твои родители…, они умерли?
– Ну, ты даешь, дядя! Их живыми в землю зарыли.
– Извини, я не то спросил. Я хотел узнать - умерли они своей смертью или… - Я замолчал, осознав, что говорю что-то не то. Зачем это я спрашиваю мальца о том, как умерли его родители? Я хотел снова извиниться, но Миша не дал мне этого сделать.
– Слушай, Сергей Иванович…, - начал он, сверкнув глазами. Я только сейчас увидел, что они у Мишки черные, как спелые смородины.