Вкус свежей малины
Шрифт:
— Господи, какая предусмотрительность. Какой-то психолог-псих.
— В прошлом психотерапевт, а сейчас руководит фабрикой по переподготовке менеджеров.
— И что ты теперь будешь делать? — поинтересовалась я у нее.
— Совершу безумство и закажу еще одно пиво. Правда, до первого у меня осталось всего тридцать злотых, но плевать я хотела на это.
Ну-ну. Похоже, близятся большие перемены.
23.07. Наконец-то мы начали поиски. Эва пришла ко мне около двух, и мы уселись писать
— Пиши: «Сдается приличная квартира на двух человек».
— Приличной может быть сцена в фильме, — поморщилась Эва, — а не квартира.
— Хорошо, зачеркиваем. Но я добавила бы «срочно». Нам остается четыре дня.
— Ты что! Если написать «срочно», они к любой мелочи будут придираться. Просто «сдается» и все. Нам не к спеху, времени у нас навалом.
— Сделаем вид, — не без едкости улыбнулась я. — А если никого не найдем?
— Плюнь через левое плечо.
— А если?
— Вот тогда и будем огорчаться. Знаешь, сколько это еще часов?
— Не так уж много. Хорошо, пишем объявление. Потому что я уже чувствую напряг. А чего мы так долго ждали?
— Ждали позитивного развития событий, — объяснила Эва, — но тщетно.
— А это всегда тщетно. Ты разве не знаешь закон Мерфи? Если что-то может пойти плохо, то так оно и пойдет. Пожалуй, я начинаю верить в теорию Анки.
— Наверно, Иолы?
— Нет, Анки. Она придумала ее, после того как рассталась с Петром.
— То есть после того, как он стал жить с Лешеком.
— Ну да. Так вот Анка, обнаружив, что ее чемоданы выставлены на лестничную площадку, придумала теорию, по которой мир — это театр, где мы играем заранее установленные роли.
— Ничего нового.
— Погоди. Поначалу каждый тянет листок с ролью, чтобы все было по-честному и справедливо. Потом мы рождаемся и забываем про этот листок. Чем зрелей становится человек, тем чаще у него возникает ощущение, что он играет нечто давным-давно предназначенное. Он пытается с этим бороться, пытается изменить предначертание. Старается изо всех сил, буквально на уши встает. Ан ничего не выходит. Нет у него никаких шансов. И если он получил роль неудачника, то неудачником и останется.
— Знаешь что, Малина? Я вот смотрю на этот наш мир и думаю, что автор пьесы был большим пессимистом. Большинство людей играет роли неудачников.
24.07 .Я уж точно. Я не сумела склеить Красавца (так и оставшегося незнакомым). Не могу найти работу, а с недавних пор вернулась к кулинарным безумствам. Главным образом количественным, потому что о качестве говорить не приходится. Хлеб, который макаешь в растительное масло, килограмм риса с маслом, кастрюлища картофельных клецок, политых смальцем. Сожрать, запивая пивом, а потом выблевать. Такая вот последовательность. Пожалуй, пора заглянуть к Губке. Вот завтра и схожу.
26.07. Послезавтра надо уже съезжать, а мы еще даже не развесили объявления. К тому же позвонила мама. И сразу же закричала:
— Малина? Как хорошо, что я тебя наконец поймала.
— Наконец? Я почти не выхожу из дома.
— И не можешь снять трубку, когда я тебе звоню?
— Но я же сняла.
— Сняла, сняла. Я две недели названиваю, а тебе лень трубку снять! Другие дочери приезжают домой, интересуются, как там старая мать.
— Но ты же не старая, — попробовала я улестить ее.
— Не пытайся увильнуть!
— Мама, я каждую неделю звоню вам.
— Ну ясно. Раз в педелю звонишь, раз в месяц приезжаешь и потому думаешь, что можешь напрочь забыть, да? Так вот я говорю тебе, что не можешь.
— Что забыть? — искренне не поняла я.
— О своем долге по отношению к измученной матери, болезненному брату и старенькой бабушке.
Ой, бабушка здорово бы обиделась.
— Ну, что опять произошло?
— А разве обязательно должно что-нибудь произойти? Разве я не могу позвонить просто так, чтобы напомнить тебе про твою забытую семью, прозябающую в провинции?
— Значит, ничего не произошло?
— Никогда не начинай фразу со «значит». Произошло. Я получила письмо из Германии.
— От отца?
— От его новой жены. На которой он противозаконно женился. Она узнала о моем выступлении на телевидении и пишет, что я несправедлива. Я несправедлива! Ты можешь себе такое вообразить?
Могу. Но я оставила эту мысль при себе. И не стала также касаться вопроса о ее выступлении перед пятью миллионами зрителей, жаждущих дешевого развлечения.
— А почему она так считает?
— Она пишет, что у Эдека сахарный диабет и в этом причина его нелепого поведения. Можешь себе вообразить?
— Если бы она написала, что у него шизофрения, мне было бы легче.
— Ну почему ты всегда такая циничная? Черствая, бездушная!
— Мама, мне трудно сокрушаться по поводу диабета у человека, который в течение пятнадцати лет ни разу не позвонил мне, чтобы поздравить с днем рождения. Я, конечно, сочувствую отцу, но...
— Я не об отце говорю! — прервала она меня. — Ты равнодушна ко мне, к моим страданиям!
— Не понимаю. Что я такого сказала?
— Ничего, и именно в этом все дело! Я рассказываю тебе о своих проблемах, а ты шуточки шутишь.
— Но ты же говорила о диабете отца! — я несколько повысила голос.
— И ты считаешь, что это не проблема? Проблема! Огромная! Стоит мне подумать, что у тебя и Ирека когда-нибудь может начаться диабет... Я спать не могу по ночам. Но ты этого не понимаешь, ты не знаешь, что может чувствовать любящая мать. И никогда знать не будешь. Потому что у тебя вместо сердца камень, полный цинизма, иронии и равнодушия!