Вкус вишнёвой лжи. Книга 2

Андес Марсия

Неожиданное желание прийти сюда посетило меня, как только я проснулась. Я открыла глаза и вдруг жутко захотела бросить всё, забить на проблемы и оказаться здесь, словно это как-то сможет помочь разобраться с беспорядочными мыслями, пронзающими мозги.

Сегодня теплее, чем вчера, и я даже не успеваю замёрзнуть, когда останавливаюсь возле неприметного надгробия, огороженного старой изгородью. Краска на ней облупилась, и цвет превратился из синего в грязно-серый. Маленький железный столик полностью покрыт снегом, фотографии почти не видно,

имени тоже. Я узнаю это место лишь по кривой рябине, нависающей над могилой.

Долго вглядываюсь в тёмно-серый камень, словно он должен вот-вот ожить и поприветствовать меня. Тишина плотной массой окутывает пространство, слышно лишь редкое карканье ворон, облупивших берёзу как ёлочные игрушки.

Наконец, справившись со ступором, подхожу ближе, с трудом открываю калитку, расчищая ногой снег, захожу внутрь. Сугробы выше щиколотки, но высокие сапоги не позволяют рыхлому снегу пробраться внутрь. Присев на корточки напротив надгробия, аккуратно смахиваю белую массу с верхушки камня, затем расчищаю фото и имя.

Из овальной рамки на меня смотрит женщина с тёмными небрежными волосами, карими глазами и с полуулыбкой на губах. Это фото старое, было сделано за несколько лет до смерти. Здесь она ещё такая… живая.

— Привет, мама.

Голос вздрагивает, и я замолкаю.

«Елена Александровна Ольханская».

Мама. Мамочка…

Опускаю голову, отрывая взгляд от фото, и прикрываю глаза. Шумно вздыхаю.

— Мне так тебя не хватает.

Выжидаю долго, затем вновь поднимаю голову, смотря на фото, и в этот самый момент горло больно сдавливают невидимые тиски. Не могу дышать, лёгкие отказывают, отсутствие кислорода долгие несколько секунд медленно убивает.

Дико хочется обнять надгробие, чтобы хотя бы частично почувствовать близость родного человека, но от понимая того, что это просто чёртов камень с приклеенной фотографией, на глаза наворачиваются слёзы. Она там, внизу, под ногами. И от неё остались лишь кости.

— Я устала, — не выдерживаю: моргаю, и слёзы противно скатываются по щекам. — Не хочу больше быть сильной. Решать все эти сраные проблемы… Зачем ты умерла?..

Закрываю лицо ладонями, размазывая слёзы.

— Вернись… Пожалуйста… Мам… — фото расплывается, голос не слушается и дрожит. — Ненавижу! — ударяю рукой по камню. — Ненавижу!

Колени затекают, и я падаю на пятую точку прямо в снег. И плевать! На всё насрать. Я больше так не могу. Не хочу быть взрослой, не хочу решать проблемы, выбирать, следить за всем этим дерьмом, работать и думать, как бы не помереть с голоду. Хочу быть просто ребёнком, переживающим из-за платья на выпускной и экзаменов, думать, куда бы поступить и что делать дальше, а не это всё.

Если бы мама не умерла, всё было бы нормально. Я бы не подружилась с Элли, не познакомилась со Стасом и с Назаровым. Всё было бы… Лучше?

— Я скучаю, — тихо бормочу я, немного успокоившись. — Перед кем я распинаюсь… Всё равно ты не слышишь.

Обнимаю колени руками, вглядываясь

в фотографию. Сижу так долго, пока задница не намокает и не замерзает. Приходится собраться с силами и подняться на ноги. Снова смахиваю прилипший на надгробие снег, нагибаюсь и дрожащими губами целую фото. С рябины, шумно хлопая крыльями, улетает ворон, и снег большими кусками падает недалеко от меня.

— Я справлюсь, — обещаю ей. — Ты ведь всегда говорила, чтобы я была сильной, — медлю. — Ещё увидимся.

Последний раз скользнув рукой по камню, я ухожу. Закрываю калитку, осматриваю могилу и иду прочь. Признаться, решение навестить маму не улучшило моей ситуации, зато я поплакала, и мне стало легче. Спокойнее. Тяжесть, заполняющая душу, исчезла, и теперь можно жить дальше. Вот только проблемы никуда не делись, и в любом случае их нужно как-то решать.

До дома добираюсь к вечеру, когда город погружается в темноту, а наши подворотни начинают освещать лишь редкие фонари и окна домов. Несмотря на темень, во дворе всё ещё бродят прохожие и жители ближайших корпусов, слышен шум машин, доносящийся с главной дороги, чей-то редкий смех и голоса.

Я прохожу через детскую площадку, пряча руки в карманах и вслушиваясь в хрустящий под ногами снег, ёжусь от холода. Промокшие джинсы давно дают о себе знать: надо поскорее добраться до дома и принять горячую ванную, а то заболею. Этого мне для полного счастья только и не хватает.

Перепрыгнув через небольшой заборчик, чтобы срезать путь, направлюсь в сторону подъезда. Уже роюсь в кармане в поисках ключа, как неожиданный голос заставляет остановиться.

— Ир!

Оборачиваюсь, устремляя взгляд в сторону припаркованной машины, рядом с которой кто-то стоит. В темноте трудно различить лицо человека, но его голос я точно ни с чьим не спутаю.

Парень делает шаг вперёд, и я, наконец, вырываюсь из оцепенения. Всё ещё пребывая в ступоре, позволяю ногам донести меня до незваного гостя.

— Ты зачем приехал? — неуверенно бормочу я.

— Хотел тебя увидеть.

Удар под дых.

— Если отец тебя увидит… Или кто-нибудь…

— Да плевать.

Стас неожиданно сокращает расстояние между нами и обнимает меня, да так крепко, что перехватывает дыхание. Не знаю, что и делать: то ли обнять в ответ, то ли продолжать стоять в ступоре, утыкаясь носом в холодное чёрное пальто.

Стас высокий, и я достаю макушкой только до его подбородка. На нём нет шапки, волосы покрыты хлопьями снега. Даже в слабом свете фонарей я могу различить его горящие глаза и, кажется, раскрасневшиеся на холоде щёки. А, может быть, это только моё воображение.

Скворецкий неожиданно отстраняет меня за плечи, чуть отступая, и сожаление, что я так и не обняла его в ответ, пронзает душу.

— Я не знаю, что за херня между нами происходит, но меня к тебе тянет. И, я так понял, тебя ко мне тоже, — лишь хлопаю глазами, сбитая с толку. — И нужно решить, что мы будем делать дальше.