Вкус вишнёвой лжи. Книга 2

Андес Марсия

— Я, — пытаюсь собраться с мыслями. — Да что хотим! — вдруг улыбаюсь. — К чёрту всех.

Стас фыркает и неожиданно нагибается, целуя меня. Всё внутри взрывается и ускоряется, сердце так трепещет, что становится больно, голова идёт кругом лишь от одной мысли, что тот, кого я так давно любила, ответил на мои чувства. И плевать, что будет потом, насрать на весь мир с его глупыми правилами. Наши языки встречаются и тут же как ошпаренные отскакивают в разные стороны.

— Только… ты же понимаешь… — парень опять

отстраняется.

Мнётся.

— Да, да, — трясу головой. — Ты большая шишка, и никто не должен узнать обо мне. Не хочу, чтобы за мной охотились журналисты.

— И Костя…

Прикрываю глаза.

— Он должен понять, — с трудом вздыхаю. — Просто… давай не будем ему сейчас говорить. Подождём немного. Потом, когда всё уляжется…

Тем более, у Назарова свои проблемы. Я хочу сама ему сказать о Стасе, я должна это сделать. Но не сейчас… Когда он придёт за ответом, когда я буду готова…

— Хорошо, — смахивает с моей шапки снег. — Просто знай, что ты мне тоже нравишься. Как-нибудь справимся со всем.

— Конечно, — улыбаюсь. — Но тебе не стоит сюда так приезжать. Слишком рискованно…

— Да знаю я.

Стас ещё раз целует меня, хватая холодной рукой за шею, и мелкая дрожь заставляет тело вздрогнуть. Я лишь сильнее приникаю к парню, наконец-то стискивая его в объятиях. Проклятая зимняя одежда мешает, так и хочется разорвать её на части и оказаться ближе. Ощутить тепло, согреться.

Стас будто бы читает мои мысли:

— Иди домой, совсем замёрзла же, — шепчет парень. — Я позвоню.

— Угу, — киваю.

Отступаю, с трудом оторвав взгляд от губ Скворецкого, делаю пару шагов задом и только после этого разворачиваюсь, и ухожу. Прежде чем скрыться в подъезде, оборачиваюсь и провожаю взглядом уезжающую чёрную машину.

Это какой-то сон. До нелепости глупый и непредсказуемый, но такой приятный сон!

Ложь 13. Костя

«Только дети, с чьих губ еще не слетела их первая ложь, имеют право считаться невинными». (Кристиан Мёрк. Дорогой Джим. Фиона Энн Уэлш)

Би-2 — Волки уходят

Ложь 13. Костя

Шум воды заглушает голоса на кухне, кран открыт практически на полную, раковина в кровавых разводах и отпечатках, руки не отмываются, рана над глазом продолжает кровоточить, сколько бы я её не промывал. Голова трещит. Дерьмовое ощущение пустых страниц злит и обескураживает.

Такое уже было: ярость так сильно затмевала разум, что воспоминания терялись где-то на пути к мозгу. Признаться, последний раз это случилось со мной в период расставания с Юлей. Давно. Настолько, что вряд ли могло быть правдой.

Ополаскиваю лицо, смотрю в зеркало. Покоцанный, дикий и злой. Вот она, вся моя сущность. И дело не машине, даже не в ненависти к нерусским. Дело во мне. Я бешенный. Сумасшедший. Отмороженный. И ничто не сможет

этого изменить.

Веко слипается из-за крови, снова промываю. Уже меньше, но всё ещё сочится. Беру полотенце, подставляю под ледяную струю, выжимаю, прикладываю ко лбу. Лучше. Выключаю кран, и тишина обрушивается на меня будто потолок. Становится тошно смотреть на собственное отражение — сплюнув в раковину, выхожу в коридор и ковыляю на звуки голосов.

Мы у Макса дома. Я и Колян. А ещё пистолет, который у меня отобрали.

Как только появляюсь на пороге, парни замолкают. Пялятся, словно я ненормальный. Бесит.

— Живой? — Макс.

— Угу.

Всё ещё прижимаю ко лбу полотенце — ровно три шага, и я уже сижу за столом.

— Дай, гляну, — Макс оказывается рядом, настойчиво отбирая импровизированный компресс. Неохотно, но всё-таки позволяю другу оценить моё состояние. Тот кривится, разглядывая рану. — Зашить бы…

— Похер, — откидываюсь на спинку стула. В последний раз меня зашивала Ирка, и из этого ничего хорошего не вышло. Хотя, бровь — не ножевое, сама как-нибудь заживёт.

— Ща, погодь, — Макс уходит, а потом возвращается с аптечкой.

Достаёт перекись и пластырь.

— Да не надо!.. — начинаю возмущаться, но получаю смачный пинок по ногам.

Замолкаю. Кошусь на Колю, что притих в стороне. Видок у него потрёпанный, и я вдруг думаю: если Ирка его увидит, начнёт расспрашивать. Заподозрит, что я к этому причастен. Сразу же поймёт всё, а потом и не отвяжется. Блин. Втягивать Ольханскую — последнее, чего я хочу.

— Ай! — шикаю, забывая про Макса, без предупреждения начавшего дезинфицировать рану.

Друг не обращает на меня внимания. Обрабатывает, смывает остатки крови и грязи, а после, осторожно сдвинув края раны, прилепляет медицинский пластырь.

— Готово. Почти как огурчик, — улыбается.

— Спасибо.

Кивает.

Мы молчим. Долго, пока закипает чайник. Но как только долгожданная кнопка щёлкает, оповещая, что вода вскипела, Максон открывает нижний шкаф и со стуком ставит на стол бутылку водки. Смотрит на то на меня, то на Колю: и говорить ничего не приходится. Пятьдесят грамм после такой переделки лишними не будут.

Три почти полные стопки, не чокаясь, залпом. Обжигает. Не закусываем.

— Я так чувствую, нам всем пизда, — Макс присаживается на табурет. — И нахера вы полезли на этого Чика? И скажи мне, блять, откуда у тебя ствол?

Смотрю на Колю, впервые за пребывание на кухне встречаясь с ним взглядом. Тот хмурится. Будто читает мысли.

— Это же их, да?

Медлю.

— Да.

Макс смотрит то на меня, то на брата Иры. Вскидывает брови, мол, и чё молчим?

— Мы, когда Стасяна вытаскивали… у тех мажориков пушка была. Если бы не Ирка, мы бы, наверное, не выбрались, — вспоминаю тот день.