Вкус запретного плода

Денкер Генри

— Нет. Я имею в виду твоего отца, его отношение к… людям вроде меня.

— Ты всегда будешь моим любимым goy.

Она пыталась шутить, но он не сдался так легко.

— Я хочу знать. Это важно. Потому что при всех наших различиях нас связывает слишком многое, чтобы мы могли позволить себе потерять друг друга.

— Пожалуйста, не надо.

— Ты знаешь, что это правда. Так было с первого момента.

Она не ответила ему, только уткнулась лицом в его плечо. Джеф провел рукой по ее нежной коже, вдоль длинной спины, к ягодицам.

Она обняла его за шею, прижала к себе; когда член Джефа поднялся, она впустила его между своих бедер. Они полежали так некоторое время, слившись друг с другом.

Затем Джеф начал постепенно двигаться, проникая в Шарлен все глубже. Темп и страсть нарастали; они оба полностью отдавались друг другу, забывая обо всем, желая как можно полнее слиться с партнером. Наконец их поглотил взрыв эмоций, и все закончилось.

В этот раз боли не было. Когда Джеф посмотрел на Шарлен, она улыбалась.

— Сейчас не было больно, да? — прошептал он.

Она покачала головой и откинулась назад.

— Тебе придется ответить мне, — сказал он. — Если не сейчас, то завтра. Или на следующей неделе, в следующем месяце.

— В следующем месяце меня здесь не будет, — тихо сказала она.

— Тогда в Чикаго!

— Нет! — впервые рассердилась она. — Ты не должен этого делать. Обещай мне!

— Это не может закончиться здесь, — возразил он.

Она кивнула, давая понять, что все закончится. Он прижал руки к ее грудям, пытаясь устранить все преграды и возражения, снова возбудив Шарлен. Но она встала и прошла в гардеробную. Он услышал шуршание одежды. Шарлен вернулась в комнату в халате, надетом на голое тело и завязанном под бюстом.

Она взяла со столика пачку сигарет.

— Пожалуйста, — произнес Джеф.

Она заколебалась, но решила, что хочет закурить сейчас сильнее, нежели уступить ему.

— Ты спрашиваешь, не было ли мне больно. Хорошо. Я отвечу. Да, мне было больно. Но я слышала, что несколько первых половых актов после аборта обычно сопровождаются болью, особенно если женщина испытывает оргазм.

Она помолчала, желая увидеть, какой эффект произведет на него ее неожиданное заявление. Он ничего не сказал.

— Я училась на третьем курсе в «Нортвестерн». Я должна была отправиться в колледж на восток, но в последний момент отец решил, что безопаснее оставить меня в Чикаго. Я — его единственный ребенок, к тому же дочь. Я попала в «Нортвестерн». Первые два года я встречалась с юношами из богатых еврейских семей.

Потом я случайно познакомилась с одним парнем. Он сидел напротив меня на занятиях по химии. Джон Робинсон. Он был высоким, симпатичным. Не красивым, а просто симпатичным. Светловолосым англосаксом.

— Вроде меня? — почти сердито сказал Джеф.

Она проигнорировала его вопрос.

— Мы начали заниматься вместе. Химия была последним уроком перед ленчем. Мы стали есть и учиться вдвоем. Постепенно влюбились друг в друга. Мы оба с самого начала знали, что это бесперспективно. Мы много

раз говорили об этом, наверно, думая, что слова автоматически устранят опасность. По-моему, из-за этого мы потеряли бдительность. Мы уже начали думать, что это возможно. В конце концов я поверила не только в возможность нашего союза, но и в то, что я не могу жить без этого парня.

Я даже решила поговорить с моим отцом. Отправилась к нему в офис. Я не хотела втягивать в это мать. Она бы слишком сильно разволновалась.

Папа обрадовался моему приходу. Он гордился мной. Я была высокой, красивой, одежда хорошо сидела на мне. Он гордился мной не меньше, чем я — им. Он очень хороший человек, добрый, порядочный. Кое-кто говорит, что в бизнесе он жесткий, но я уверена в его честности. Поэтому я отправилась к нему.

Внезапно она перебила себя:

— Тебе скучно это слушать.

— Нет, пожалуйста, продолжай, — возразил он.

— Я знаю, что он приготовился услышать — что я хочу новый автомобиль или новую шубу. Его глаза выдавали готовность удовлетворить любую мою просьбу, хотя сначала он бы сказал «нет». Я сразу сообщила главное: «Папа, я влюбилась».

Он встал, обнял меня и сказал: «Я хочу, чтобы ты знала — я польщен тем, что ты пришла сообщить это мне прежде, чем твоей матери».

Я не могла слушать его дальше. Я сказала: «Папа, он — не еврей!»

Я поняла, что он не поверил своим ушам. На его лице застыла улыбка клоуна. Затем глаза наполнились слезами. Я подумала — если он заплачет, я убью себя за то, что причинила ему боль.

«Шарлен, дорогая, ты должна понять кое-что о мужчинах. О всех мужчинах. Пока они не находят ту единственную девушку, на которой хотят жениться, им нужно только одно. Еврейские парни достаточно плохи. Но goyim! Goyim — хуже, гораздо хуже. Особенно с еврейскими девушками! Овладеть еврейской девушкой для них — большая победа. Забавная проделка!»

«Но я люблю его». «Ну и что»?

«Я хочу выйти за него замуж».

Он не повернулся, чтобы посмотреть на меня. Лишь кивнул. Это не означало, что он дает разрешение. Так кивают евреи, когда на них обрушивается несчастье. Этот кивок означает, что беду ждали. Когда он повернулся, я увидела в его глазах слезы. Они не пролились, но блестели там. Он произнес всего несколько слов, но они причинили мне большую боль, чем та, которую я испытала бы, если бы он рассердился, начал грозить, кричать.

«У меня нет сына. А теперь и дочери».

«Не надо, папа».

«Думаешь, я подведу тебя к двери и выгоню, как это бывает в дерьмовых кинофильмах, которые я показываю? Нет, дорогая. Я не собираюсь кричать, угрожать, что я лишу тебя наследства. Я даже не скажу тебе, какой это позор! Я надеюсь, что ты не совершишь никакой глупости и справишься со своими чувствами. Ты можешь прожить прекрасную жизнь. Она ждет тебя. Поэтому не совершай необдуманных, поспешных поступков».

«А твое разрешение?» — спросила я.