Владигор. Князь-призрак

Волков Александр А.

Но эти дела, как, впрочем, и сама торговля, занимали Фильку меньше всего. Он нутром чуял, что Владигор должен объявиться в толпе и либо взбунтовать народ, изобличив лежащее в колоде чучело, либо дождаться, когда гроб рухнет в вырытую под костром яму, и уже тогда возникнуть из ночного мрака верхом на верном Лиходее. Второе, по мнению Фильки, было предпочтительнее, ибо сразу повергало бы в трепет завладевшую синегорским престолом молодую ведьму и привело в полную растерянность переметнувшуюся к ней дворню.

Оставались, правда,

еще новики в рысьих полумасках, закрывавших верхнюю половину лица и оставлявших открытыми приплюснутые носы, тонкогубые рты и скошенные, обросшие редким волосом подбородки. Эти держались весьма уверенно, помыкали старой стражей, тычками отгоняли от кострища богатых купчиков, вырядившихся в пух и прах по случаю похорон князя и щеголявших друг перед другом изящными подкованными сапожками, золотыми цепями вокруг кружевных воротничков и крупными рубинами, вделанными в околыши фуражек поверх лакированных роговых козырьков.

Впрочем, купчики, по мнению Фильки, вполне заслуживали подобного обращения, ибо вели себя так, словно пришли не на погребение государя, а на ярмарку, где на подобный форс мог клюнуть какой-нибудь желторотый перекупщик или дремучий беренд, впервые выбравшийся из своей глухомани, чтобы поменять связку соболей на горстку кремней для огнива или на глиняный глечик для топления жирного лосиного молока. Филька даже подумал, что Владигор нарочно оттягивает время своего появления, дожидаясь, когда пестроголовые новики приведут купчиков в такую ярость, что те сами кинутся на них, оковав свои кулаки припрятанными в карманах шаровар кастетами. Но время шло, сучья трещали в огне, медленно подбиравшемся к домовине, а безмолвная толпа лишь слегка теснила стражников, двойным кольцом окружавших место погребения. В кольце оставалась кучка одетых в белые саваны холопов да Лиходей, прикованный к столбу и яростно отбивающийся копытами от обступивших его капюшонов.

— Орехи ядреные! Семечки каленые! Яблочки моченые! — бормотал Филька, — пробираясь между рядами со своим лотком и внимательно вглядываясь в лица. — Грушки! Сушки! Сладкие зверушки!..

С момента, когда стражники оттеснили толпу от костра, торговля пошла хуже, и не столько потому, что жертвенные сласти не могли долететь до огня через головы стражей, сколько из страха, что в ответ на близкий взмах руки опричник воткнет в бросающего меч или дротик. И вдруг перед Филькиными глазами возникла рука с аметистовым перстнем на безымянном пальце правой руки. Аметист слегка отливал багрецом, но рука не дрожала, а, напротив, весьма уверенно выбирала из берестяных ячеек леденцовых петушков и облитые жженым сахаром орешки.

— И почем это добро? — раздался над ухом Фильки знакомый насмешливый голос.

— С тебя, князь, копейки ломаной не возьму, — усмехнулся Филька, подняв голову и встретив твердый взгляд Владигора.

— Кто тебя послал? — быстрым шепотом спросил князь, подкидывая на ладони шуршащую горсть сладкой мелочи и вертя

в пальцах мелкий золотой кружок.

— Любава, — ответил Филька. — С тех пор как гонец донес, что ты помер, она места себе не находит…

— Что-то я ее не вижу, — перебил Владигор, окидывая взглядом толпу.

— Видать, не пустили, — сказал Филька. — Эта змея, говорят, какую-то болезнь у берендов нашла, боится, говорят, что коли занесут ее в Стольный Город, так в нем половина народу перемрет.

— Ерунда, — сказал князь, — просто испугалась, что если Любава сюда со своей свитой явится, весь народ к ней переметнется.

— А если ты, князь, сейчас явишься? — спросил Филька, возбужденно сверкая круглыми желтыми глазами. — Давай устроим! К Лиходею проберемся, колпаков этих перебьем, и ка-ак…

— Рано, Филька, не время еще! — негромко остановил его князь.

— А когда время? Чем тянуть, так давай сразу, пока новики в настоящую силу не вошли! — убежденно воскликнул Филька.

— Не в них сила, Филимон, — сказал Владигор, глядя в ему глаза.

— А в ком? — удивился Филька. — В волкодлаках? В Триглаве? Или Мстящий Волчар тайком воду мутит? Откуда тогда гадюка эта взялась со своим змеенышем?

— Не знаю, Филя, ничего пока не знаю, — сказал князь, — но мальчонку не трожь, какой он тебе змееныш? Сдается мне, ни при чем он здесь, не своей силой гадюка его на трон посадила!

— Смотри, князь, не перемудри! — шепнул Филька, приняв медный грошик из чьих-то рук и бросив в протянутую ладонь горсть вареной в меду пшеницы.

— За меня не бойся, — усмехнулся Владигор, — а сам на рожон не лезь и Любаве передай, чтобы тихо сидела и берендов своих почаще окорачивала, а то попрут сдуру на княжий терем да как почнут всех без разбору из окон на копья метать: правого, виноватого, старика, мальчонку, конюха, девку дворовую, — сам знаешь, народ дикий, ни в чем удержу не знает!

— Лес рубят — щепки летят! — мрачно буркнул Филька, взглянув на ближайшего стражника и ловко накинув обсахаренную баранку на шип его шестопера.

Опричник вздрогнул от резкого Филькиного движения и хотел было ткнуть в дерзкого лотошника своей булавой, но, разглядев баранку на ее колючей головке, довольно хмыкнул и, подкинув дармовой гостинец в воздух, поймал его широко раскрытым ртом.

— Ну что с него возьмешь! — усмехнулся Владигор, глядя на стражника, смачно хрустящего пойманной баранкой. — Однако человек не щепка сосновая!

— Тебе виднее, князь, — тряхнул головой Филька. — Я весь в твоей воле: как ты скажешь — так и сделаю!

— Скажи Любаве, чтобы сидела тихо, — прошептал Владигор, склонившись над лотком, — в тереме затворилась, скорби на себя побольше напустила, — понял?

— Понял, светлейший князь! — лукаво улыбнулся Филька. — Все как есть понял!

— А теперь лети отсюда! — тихо приказал Владигор. — Но сперва нож отдай — ни к чему он тебе!